Гламорама
Шрифт:
Перед нашим столиком стоит парочка наших сверстников в очень модном прикиде. Парень — его я не узнаю — хватает протянутую руку и трясет ее с такой интенсивностью, словно хочет сказать: «Вспомни меня, ну пожалуйста, ты ведь такой крутой!», а его спутница, пытаясь удержаться на месте в окружающей ее толчее, умудряется приветственно помахать Еве рукой, и Ева машет ей в ответ.
— Коррин, — говорит парень, — это — Виктор Вард — ох, извините, — поправляется парень, — я хотел сказать — Виктор Джонсон. Виктор — это Коррин.
— Очень приятно познакомиться, — говорю я, пожимая руку Коррин.
— А
— Привет, Лорен, похоже, мы уже встречались, — говорит Коррин. — На бенефисе Кевина Окойна? В Челси-Пирс? Нас познакомил Александр Маккуин. MTV брало у тебя интервью. По-моему, это были съемки какого-то фильма?
— Да, да, конечно, — говорит Ева. — Да, Коррин, разумеется.
— Привет, Лорен, — говорит парень — может быть, чуточку более смущенно, чем следует.
— Привет, Максвелл, — томно отзывается Ева.
— А вы откуда друг друга знаете? — удивляюсь я, посмотрев сперва на Максвелла, а затем на Еву.
— Мы с Лорен встречались на пикнике для прессы, — объясняет Максвелл. — В лос-анджелесских «Four Seasons».
Ева и Максвелл явно намекают друг другу на что-то очень личное. Я беззвучно рыгаю.
— Популярное местечко? — спрашивает меня Максвелл.
Я выдерживаю паузу, перед тем как ответить вопросом на вопрос:
— Что, играем в «да и нет не говорите»?
— Чувак, о тебе все кругом только и говорят, — отзывается он после секундного молчания.
— Это мои пятнадцать минут славы.
— Да уж скорее час, — смеется Максвелл.
— Мы скорбим насчет Хлое, — перебивает его Коррин.
— А вы придете на вечеринку в «Life»? — спрашивает Коррин.
— Ну да, разумеется, наверное, — отвечаю я расплывчато.
Мы с Евой рассматриваем безразлично Коррин и Максвелла, пока до них не доходит, что мы вовсе не собираемся приглашать их посидеть вместе с нами, и тогда они прощаются с нами, и Максвелл снова жмет мне руку, и они исчезают в толпе, собравшейся у бара, и люди теперь смотрят на Коррин и Максвелла совсем по-другому, потому что они разговаривали с нами, потому что они создали иллюзию того, что с нами знакомы.
— Боже, я никого не узнаю, — говорю я.
— Тебе нужно снова изучить фотоальбом, который тебе дали, — говорит Ева. — Запомнить все лица вместе с именами.
— Верно.
— Я проэкзаменую тебя, — говорит Ева. — Мы займемся этим вместе.
— Хорошая идея, — говорю я.
— Ну и как чувствует себя Виктор Вард? — спрашивает Ева с улыбкой.
— Он участвует в создании лица нашего десятилетия, зайка, — язвительно сообщаю я.
— Только будущее окончательно расставит все по местам, — осаживает меня Ева.
— По-моему, будущее уже наступило, зайка.
Мы оба ржем как сумасшедшие. Но затем я смолкаю, чувствуя уныние и нежелание продолжать беседу. Ресторан набит людьми под самую завязку и все далеко не так ясно, как хотелось бы. Люди, которые приветственно махали нам рукой, видели, как Коррин и Максвелл остановились у нашего стола и скоро на нас обрушится целая толпа визитеров. Я выпиваю еще одну чашечку саке.
— Да что у тебя такой постный вид? — восклицает Ева. — Ты же звезда!
— Тебе не кажется, что здесь холодно? — спрашиваю я.
— Да что с тобой? У тебя просто ужасный вид!
— Тебе не кажется, что здесь холодно? — спрашиваю я снова, отмахиваясь рукой от мухи.
— Когда ты едешь в Вашингтон? — спрашивает она наконец.
— Скоро.
6
Джейми сказала:
— Ты рожден под единственным знаком гороскопа, который не является живым существом.
— Что ты имеешь в виду? — ворчу я.
— Ты — Весы, — сказала она. — А весы — неживые.
Я лежал и думал: «Интересно, на что она намекает?» Я лежал и думал: «Я хочу трахнуть ее еще разок».
— Но я всегда считал себя Козерогом, — вздохнул я.
Мы лежали на лужайке, по краям которой росли деревья в красках осени, и я прикрывал глаза рукой от яркого и все еще жаркого солнца, пробивавшегося сквозь листву; наступил сентябрь, лето кончилось, мы лежали на лужайке кампуса и слышали, как кто-то блюет в комнате с открытым окном на втором этаже Бут-Хауса, а из другого окна звучит Pink Floyd — «Us and Them» — я снял рубашку, а Джейми кое-как растерла крем для загара по моей спине и груди, и я думал обо всех девушках, с которыми я переспал за это лето, группируя их попарно, распределяя по категориям, удивляясь случайно обнаруженным аналогиям.
У меня онемели ноги, и тут проходившая мимо девушка сказала, что ей понравился рассказ, который я зачитал на занятиях по писательскому мастерству, Я кивнул, не удостоив девушку особенным вниманием, и она пошла дальше. Я нащупал презерватив, лежавший в моем кармане. Я принял решение.
— Я уйду с этого курса, — сказал я Джейми.
— Нет будущего, нет будущего, нет будущего — у тебя! [122] — напела в ответ Джейми.
И теперь в номере миланской гостиницы, я вспоминаю, как я расплакался в тот день на лужайке, потому что Джейми сказала мне кое-что, нашептала мне на ухо так непринужденно, словно могла поделиться этим с кем угодно: она шептала о том, как ей хочется взорвать кампус «ко всем чертям собачьим», и о том, что это она виновата в смерти своего бывшего бойфренда, и о том, как кое-кому неймется полоснуть по горлу ножом Лорен Хайнд, и обо всем об этом она рассказывала, как будто это были сущие пустяки. Исповедь Джейми прервало появление Шона Бэйтмена, принесшего упаковку пива Rolling Rock. Шон лег рядом с нами и принялся щелкать костяшками пальцев, и мы закинулись колесами, и я лежал между Шоном и Джейми, которые время от времени обменивались одним им понятными взглядами.
122
Строчка из песни SexPistols «GodSaveTheQueen».
В какой-то момент Шон прошептал мне на ухо:
— Все парни считают, что она — шпионка.
— Ты многого добьешься, — прошептала мне Джейми в другое ухо.
Воронье, крылатые тени, кружились над нами, а в небе летел маленький самолетик, оставляя за собой след, похожий на эмблему Nike, и когда я наконец приподнялся, сел и посмотрел, что происходит, на другой стороне лужайки, рядом с Концом Света, я увидел съемочную группу. Казалось, что они не вполне уверены, в какую сторону им направиться, но Джейми помахала им рукой и они живо нацелили камеры на нас.