Главный фигурант
Шрифт:
– Считайте, что я уже положил вам на стол. Я могу идти?
Елец, у которого всегда было плохо с тонкостями многозначного понимания, разрешил. И попросил вывести из здания прокуратуры странных лиц. МУР должен работать в МУРе, а репортеры – на телеканалах. Негоже, сказал он Кряжину, устраивать из Генеральной прокуратуры бардак.
– Я не понял, это вы офицера МУРа и репортера седьмого канала за проституток приняли? – удивился Кряжин. – Я им ни за что не скажу.
Вернувшись в кабинет, первое, что сделал Кряжин, снимая с вешалки куртку, это сказал Шустину:
– Вас, Владимир Олегович, Елец проституткой назвал.
– У меня нет для этого возможности, – побледнел журналист.
– Почему же? Я могу предоставить вам возможность отреагировать. Душить свободу слова я не имею права. Вы же потом на меня обязательно жаловаться будете. А я проверяющим под нос заметочку с вашим репортажем – бац! Пожалуйста! Это он-то был лишен свободы?
В кабинет звонили трижды. Первый звонок Сидельников сразу исключил как очередной бестолковый. Женщина, случайная посетительница продуктового магазина, видела, как неизвестный, явно бродяжьей наружности, стоял у гастронома и внимательно рассматривал выходящих из его дверей людей. На вид подозрительному около сорока лет, на голове у него вязаная шапочка, на плечах – вязаная куртка с индейской тематикой, на ногах – черные башмаки. Женщина работает социальным адаптером для освобождающихся из мест лишения свободы лиц, а потому, остановившись невдалеке и рассмотрев незнакомца, пришла к выводу, что он нервничает и изыскивает пути совершения противоправного деяния. Своими подозрениями в 11.15 она тут же озадачила дежурного по РОВД «Тушино», который, в свою очередь, имея под рукой ориентировку на поиск подозрительного бомжа, в 11.45 созвонился с Кряжиным. О том, что разговаривал он не с ним, а с сотрудником МУРа, майор так и не понял. Он упрямо называл Сидельникова «товарищ советник юстиции», чему капитан почему-то не противился.
– Ох, уж мне эти психологи! – воскликнул, не сдержавшись, Кряжин. Он уже стоял перед картой и накидывал куртку. Не сдержался вторично и передразнил, подражая то ли Сидельникову, то ли предполагаемому голосу социолога: – «Изыскивает пути совершения противоправного деяния»! Ты выйди на улицу, Сидельников, посмотри! Найдешь ли ты хоть один взгляд, который не таит в себе соображение, чего бы украсть или кому дать по голове?
Во второй раз, в 11.43, в отделение милиции позвонил неустановленный гражданин и сообщил, что на пересечении улицы Аэродромной с бульваром Яна Райниса неизвестный мужчина совершенно дикой наружности пристает к девушке. На вопрос Сидельникова дежурному по отделению, в чем заключается дикость, тот в 11.51 ответил:
– Нетрезв. Небрит. Одет, как бич. Прохожий сказал, что помог девушке отбиться, и та, не поблагодарив, убежала. Но заявления от нее нет, а потому нет смысла и заниматься данным инцидентом.
– Разумно, – резюмировал Кряжин. – Я думаю, что дежурному даже не нужно делать попыток искать смысл для занятия данным инцидентом. Действительно, это просто дебилом нужно быть, чтобы заняться. Я бы, к примеру, даже инцидентом это не назвал. Так, мимолетное виденье.
Третий звонок поступил на телефон дежурной службы «ноль-два» в 11.58, и информация по нему была тотчас перенаправлена на служебный телефон следователя Генпрокуратуры Кряжина по его недавнему запросу. Старушка, имея карликового пуделя и выгуливая оного, обнаружила в парке за Цветочным бульваром труп молодой девушки.
–
– Просто совпадение, – пробормотал Шустин. – Хотя, будь я на свободе («свобода» он выделил голосом), я воспользовался бы вашей мыслью для ориентации общественности.
– И оказались бы в дураках, – проговорил Кряжин.
– Почему?
– Потому что и гастроном в Тушино на улице Героев Панфиловцев, и пересечение улиц Аэродромной с бульваром Яна Райниса, и парк за Цветочным бульваром расположены рядом друг с другом.
Не поверив, Сидельников встал со стула и подошел к карте. Минуты хватило ему на то, чтобы удостовериться: Кряжин прав. Все события, начиная с одиннадцати часов пятнадцати минут и заканчивая одиннадцатью часами пятьюдесятью восемью минутами происходили на одном пятаке земли диаметром в один километр.
– Он начал в четверть двенадцатого и закончил почти в двенадцать, – пробормотал капитан. – Психолог была права. Он нервничал. Неужели это... на самом деле... Олюнин?
Шустин отреагировал мгновенно. Секунды хватило ему на то, чтобы бросить на муровца цепкий взгляд. А разве капитан сомневался в этом? Разве он не верил в то, что Кряжин подозревает именно Олюнина?
Кажется, капитан тоже уверен в виновности Разбоева... Если это правда, то это в интересах репортера. Советник хотел, чтобы Шустин стал его летописцем?
Журналист усмехнулся. Кажется, Шустин становится летописцем краха Кряжина. Сидельников сболтнул лишнее, выдав свои чувства.
Интересно, а в каком состоянии сейчас пребывает его светлость советник юстиции?
Шустин посмотрел на Кряжина и недоуменно прищурился. На лице следователя не было и тени смущения. Вооружившись маркером, он, не жалея карты, рисовал на ней какой-то маршрут. Начал он от упомянутого дурой-психологом гастронома, продолжил на Аэродромную и закончил Цветочным бульваром.
«Вышел треугольник, указывающий острием на запад, – оценил труд советника репортер. – И что с того?»
Додумывал он уже в машине, которая несла всех троих в парк.
Глава восемнадцатая
Мне кажется, Кряжин запутался окончательно. И теперь он пытается показать себя опытным тактиком, при этом сознавая, что сражение проиграно. Ему раз уже звонил один начальник, и утром вызывал к себе другой. Следователь в цейтноте.
Начал он издалека. Обнаружив в деле недоработки Вагайцева, Кряжин вдруг решил, что если как следует покопаться, то из этого можно извлечь пользу. Вот истинный образчик карьериста, готового переступить через все. Даже через карьеру своего коллеги. Как это низко – пользоваться ошибками сослуживцев, зарабатывая себе капитал!
Решив, что он гений от следствия и получив в руки меня, репортера, он воспользовался имеющимся в отношении меня компроматом и теперь таскает за собой, угрожая расправой.