Главный свидетель
Шрифт:
Монолог Джона отвлекал его от целой кучи неприятностей: оттого, что у него ломит спину и руки, оттого, что казалось, все вокруг плавится и до желанной цели еще идти и идти. Он возблагодарил небо, ступив на дорожку, ведущую к крыльцу. Этот страдный путь в буквальном смысле едва не доконал его, и, очутившись на пороге дома, Джон чуть не свалился без чувств.
Ухватившись рукой за перильце и крикнув: „Есть здесь кто-нибудь?“ – он и сам удивился хриплому клекоту, вырвавшемуся из пересохшего горла. Пришлось несколько раз глубоко вздохнуть и накопить во рту слюны. Затем снова попытаться докричаться до обитателей.
– Есть
Кевин неожиданно заплакал.
– Ш-ш-ш. Я вовсе не на тебя, – зашикал Джон и похлопал мальчика по попке. Кевин замолчал, видимо, настроение малыша изменилось – уголки рта скорбно заглянули вниз, а в глазах все еще стояли слезы.
– Знаю, знаю, как ты себя чувствуешь. Я и сам о таком состоянии, что тоже расплакаться впору.
Теперь, когда ему представилась возможность взглянуть на дом поближе, стало ясно, что он пуст вот уже долгое время. Цветы; высаженные когда-то у крыльца, завяли и высохли, обратившись в ломкие коричневые стебли. Шторы на окнах задернуты, а пауки давно уже раскинули свои сети по углам дверного проема.
И что теперь? Он просто обливался потом. Неизвестно еще, как он теперь доберется назад, при этом надо ухитриться не упасть в обморок от теплового удара. А что станется с бедным ребенком? Господи, если уж так плохо ему, взрослому мужчине, то что говорить о малыше в аналогичной ситуации? Он вспомнил, что у детей температура тела выше, чем у взрослых. Он потрогал ладонью лоб Кевина – кожа оказалась сухой и горячей, создалось впечатление, что у малыша сильнейший жар.
Удрученный печальными открытиями, Джон сунул костыль под мышку и, тяжело опираясь, поднялся. Взяв один из терракотовых цветочных горшков, он с его помощью разбил стекло над входной дверью, сунул руку внутрь и открыл замок.
Ему было наплевать, если даже сработало охранное устройство и где-нибудь в недрах местного отделения полиции заголосила сирена. Раз уж он не является преступником, скрывающимся от правосудия, пусть лучше его поскорее задержат. Ну а пока стоит раздобыть хоть немного воды, чтобы напоить ребенка и напиться самому.
Дом оказался не слишком большим. Видимо, здесь давно никто не жил: в комнатах, в коридоре – кругом царило запустение. Но Джон едва ли разобрал, что к чему со всей быстротой, на которую он был сейчас способен, офицер двинулся на кухню. Подойдя к раковине, он открыл кран с холодной водой. Ничего.
– Черт побери!
Но затем глухо забурчало, хлопнуло и наконец вода потоком хлынула из крана. Сначала текла ржавчина, почти коричневого, цвета, но через несколько секунд струя стала прозрачной. Джон подставил ладони под прохладную струю и с жадностью сделал несколько глотков. Затем с удовольствием намочил свой затылок.
Потом провел влажными ладонями по головке Кевина. – Ну как лучше? Прохладнее? То-то, – сказал он, помочив заодно красные щечки ребенка.
Но Кевин тоже хотел пить, и Джону неожиданно пришло на ум, что никаких средств, чтобы, так сказать, осуществить доступ жидкости внутрь организма малыша, у него нет. Кендал иногда поила мальчика смесью, кипяченой воды с фруктовым соком из бутылочки с соской, но Джон, разумеется, и не подумал захватить с собой хотя бы одну. Конечно, на кухне и в комнатах имелись стаканы, но он опасался, что при попытке напоить младенца таким способом, тот просто захлебнется.
Ведь пока что ребенок умеет только сосать, и значит…
Он даже не сообразил
Ощущение оказалось странным и непривычным, но на удивление приятным.
– Не совсем то, что молочко у мамы, да малыш? – промурлыкал он нежно, снова смачивая палец водой и отдавая его на съедение малышу.
Интересно, что бы подумали его, друзья и коллеги если бы им довелось увидеть подобную душераздирающую сцену, задался вопросом Джон. Они бы, верно, и глазам своим не поверили.
И Лайза в том числе. Впрочем, о ней стоило забыть навечно. А ведь она не раз называла его махровым эгоистом за то, что он не хотел иметь детей. Более того, он даже оказывался это обсуждать. В сущности, они расстались именно по этой причине.
– У моих биологических часов кончается завод, – подытожила она как-то вечером.
– Ну так выбрось их – ответил он, не отрываясь от газеты.
Она запустила в него подушкой. Он опустил газету, предчувствуя генеральное сражение. Ватерлоо их взаимоотношений. Лайза уже не раз поднимала вышеупомянутый вопрос, но он, по обыкновению, всякий раз увиливал от ответа. В тот вечер она решила поставить вопрос ребром…
– Я хочу ребенка, Джон. И хотелось бы, чтобы ты стал его отцом.
– Я польщен, но аплодисментов не последует. Я ребенка не хочу. У меня никогда не было детей, и желания их иметь тоже.
– Но почему?.
– Слишком много причин, чтобы их перечислять.
Она поудобнее устроилась в кресле – своего рода имитация действий окапывающегося солдата, который, улучив момент, выпрыгнет из окопа и ввяжется в рукопашную.
– Я не тороплюсь. Мне все-таки хотелось бы выслушать аргументы.
– Для начала, – заявил он, – идея сама по себе неосуществима. Мы оба путешествуем и редко бываем дома.
– Я получу отпуск по уходу за ребенком от авиакомпании. – Следующая причина? – раздражение Лайзы с каждой минутой нарастало.
– Я не…
У него едва не вырвалось, что он не любит ее. В крайнем случае, ребенок заслуживал того, чтобы появиться на свет у любящих друг друга.
Взрослея и воспитываясь в неполной семье, Джон не знал, что значит иметь одновременно отца и мать. До тех самых пор, пока он не стал самостоятельно зарабатывать, его постоянно отфутболивали то к одному родителю, то к другому. И мать, и отец Джона, вполне законченные эгоисты; воспринимали сына истинной обузой, неудобством в жизни и, более того, постоянным напоминанием о неудачном браке.
Его родители упорно занимались устройством собственных дел и, весьма в этом преуспели. Отец заправлял департаментом гуманитарных дисциплин в университете Айви Лига, мать добилась поста вице-президента одной из ведущих архитектурных фирм.
Но как родители и отец, и мать оказались абсолютно несостоятельными. Помимо приличествующих случаю визитов в праздники, он практически с ними не общался. Но и они, в свою очередь, не оказывали никакого существенного влияния на его жизнь, да и не особенно к этому стремились. Их нечастые беседы велись вежливо, но на весьма отвлеченные темы. Короче говоря; родители с самого первого дня появления Джона на свет рассматривали его как досадное препятствие, мешающее карьере. К сожалению, взаимное восприятие родителей и сына за сорок три года ничуть не изменилось.