Глаз бури
Шрифт:
– Я теперь вспомнила всю историю. Няня мне пела эту балладу. Семья Друкхи сбежала от своих врагов, уехала далеко… - Помолчав, она обратилась к Краобану:
– Когда вернутся Эолер и его отряд из экспедиции?
Старик посчитал на пальцах.
– Они должны вернуться к новой луне, меньше, чем через две недели.:
Мегвин встала.
– Некоторые из этих пещер идут далеко в глубь горы, правда?
– спросила она.
– В Грианспоге всегда существовали глубокие впадины, - медленно кивнул Краобан, силясь понять ее, - а иные углубляли для добычи
– Тогда мы завтра на рассвете начнем обследование. К тому времени, когда вернутся граф и его люди, мы будем готовы к переселению.
– К переселению?
– Краобан удивленно сморщился.
– К переселению куда, леди Мегвин?
– В глубь горы, - сказала она.
– Это пришло мне в голову, когда пел Арноран. Мы, эрнистирийцы, как семья Друкхи в той песне. Мы больше не можем здесь жить.
– Она потерла руки, пытаясь согреться в холодной пещере.
– Король Элиас разорил владения своего брата Джошуа. Теперь никто и ничто не может прогнать прочь Скали.
– Но, моя леди!
– Краобан был так удивлен, что позволил себе перебить ее.
– Ведь есть же Эолер, и кроме него, остались еще эрнистирийцы…
– Некому прогнать Скали, - снова сказала она резко, - и в это холодное лето тану из Кальдскрика луга Эрнистира несомненно покажутся более гостеприимными, чем его собственные земли в Риммергарде. Если мы останемся здесь, нас постепенно переловят и перебьют, как кроликов, перед этими самыми пещерами.
– Голос ее стал тверже.
– Но если мы уйдем вглубь, им никогда нас не найти. Тогда Эрнистир не исчезнет, он будет существовать вдали от Элиаса, Скали и прочих!
Старик Краобан смотрел на нее с тревогой. Она знала, его беспокоит то же, что и остальных: не слишком ли она потрясена своими потерями, их общими потерями?
Может быть, это так, подумала она, но здесь другое. В этом случае я уверена в своей правоте…
– Но, леди Мегвин, - сказал старый советник, - как мы будем питаться? Как нам одеться, где взять зерна?..
– Ты же сам сказал, что горы пронизаны тоннелями. Если мы их изучим и исследуем, то сможем жить в глубине и не опасаться Скали, а выходить на поверхность, когда захотим, чтобы охотиться, запасать пищу, даже нападать на лагери кальдскрикцев, если сочтем нужным.
– Но… но… - Старик повернулся к Арнорану за поддержкой, но лютнист ничего не мог сказать.
– Но что подумает о подобном плане ваша матушка Инавен?
– наконец спросил он.
Мегвин призрительно фыркнула.
– Моя мачеха сидит целыми днями с другими женщинами и жалуется на голод. От нее меньше толку, чем от ребенка.
– Но что подумает Эолер? Как насчет нашего отважного графа?
Мегвин смотрела на трясущиеся руки и слезящиеся глаза Краобана. На мгновенье ей стало жаль его, но это не погасило ее гнева.
– Граф Над Муллаха может сказать нам все, что думает, но запомни, Краобан: мною он не командует. Он принес присягу нашему роду и будет делать то, что я скажу!
Она ушла, оставив двух стариков шептаться меж собой. Морозный воздух снаружи не смог остудить ее пылающих
Графа Гутвульфа из Утаньята разбудили звуки полночного хейхолтского колокола, который прозвонил высоко на Башне Зеленого ангела и замолк.
Гутвульф закрыл глаза, ожидая возвращения сна, но дремота не приходила. Сцена за сценой проходили перед глазами картины боев и турниров, унылые процедуры придворных приемов и хаос охоты. На первом плане везде было лицо короля Элиаса: мгновенная вспышка облегчения после панического страха, когда Гутвульф пробился к нему во время битвы в Тритингской войне; пустой черный взгляд, когда Элиас получил подтверждение известия о смерти его жены Илиссы; и самым тревожным был скрытый, торжествующий, но в то же время пристыженный взгляд, который теперь ловил Гутвульф при всякой встрече.
Граф сел на постели, чертыхаясь. Сон отлетел и вернется нескоро.
Он не зажигал лампы, хватило и проблесков звездного сияния из узкого окошка, чтобы перешагнуть через слугу, спавшего у его постели. Он накинул плащ поверх ночного одеяния, сунул ноги в башмаки и вышел в коридор. Одурманенный своими бестолковыми беспокойными мыслями, он решил прогуляться.
Залы Хейхолта были пусты: ни стражников, ни слуг. Тут и там неровно чадили в стенных нишах факелы, догоревшие почти до основания. Хотя в залах никого не было, по темным переходам носилось какое-то бормотание - голоса стражников, решил граф, - из-за расстояния казавшиеся бесплотными и призрачными.
Гутвульфа передернуло. Что мне нужно, так это женщину, подумал он. Теплое тело в постели. Щебечущий голосок, каторый я могу по желанию-заглушить или дать ему волю. Это монашеское житье кого хочешь ослабит.
Он повернулся и направился к той части здания, где помещалась прислуга. Там была лихая кудрявая горничная, которая не откажет: не она ли ему рассказала, что ее суженый убит в битве у Бычьей Спины и что она страшно одинока.
– Если эта в трауре, ха! тогда быть мне монахом!
Большая дверь в комнаты прислуги была заперта. Гутвульф со злостью подергал ручку, но дверь была закрыта на засов изнутри. Он хотел барабанить в тяжелую дубовую створку, пока кто-нибудь не придет и не погасит гнева Утаньята, но раздумал. Что-то в безмолвных коридорах Хейхолта вызвало желание не поднимать шума. Кроме того, решил он, кудрявая красотка не стоит того, чтобы из-за нее ломали двери.
Он отошел, потирая обросший подбородок, и краем глаза заметил, как что-то бледное движется у поворота. Он резко обернулся, но ничего не увидел, прошел несколько шагов и заглянул за угол. И этот зал был пуст. Задыхающийся шепот пронесся вдоль коридора: низкий женский голос, бормочущий что-то как бы в приступе боли. Гутвульф повернулся и направился к своей спальне.