Глаз дракона
Шрифт:
Центральное отделение Бюро Сохранения Культурных Ценностей неудобно раскинулось на границе округа Путо и округа Чаннин, на западной окраине города. Ограждения, конечно, нет, но граница округов от этого не исчезает. И споры, которые она сеет. Дороги вокруг Бюро чистые. Дорога, ведущая к нему — грязная. Гниющие овощи, бумага, масло, говно, две дохлые собаки в канаве… скалят пасти. Какой округ будет платить за очистку дороги, которая проходит по границе? Споры идут уже года два.
В Китайской Народной Республике дела делаются медленно.
—
Пиао знает, что прозвучит этот вопрос. А как иначе, если человек знает её на десять лет дольше, чем собственный сын? Пятьдесят лет. Но всё равно старший следователь чувствует стыд и унижение. Глаза директора горят воспоминаниями, и чем-то большим.
— Она была самой прекрасной девушкой в Сунцзян, такая же красивая, как вы, мадам Хейес. А как она пела, как канареечка. Сунь Пиао, я рассказывал тебе?
При каждой встрече.
— Дела у неё хорошо, но встречаемся мы реже, чем стоило бы…
Звучит так же приятно, как букет из колючей проволоки; Пиао чувствует, что надо оправдаться.
— …работа отнимает кучу времени. У меня много важных дел.
Директор оборачивается к Барбаре, воздев руки к потолку.
— А мать в нашем мире теперь уже не важное дело…
Словесная пощёчина перестаёт болеть, только когда директор дрожащими руками наливает чай и даёт чашку Барбаре. Улыбка прорезает его лицо, как гравировка на крышке карманных часов.
— …ещё раз подумай про свою жизнь, молодой Сунь Пиао. Посмотри, какого цвета её глаза. Твоя мать в жизни прошла через большие испытания, да всё наше поколение прошло через большие испытания…
Он наливает чай, изысканную чашку держат пальцы, в которых костей больше, чем плоти.
— …культурная революция стала десятилетним землетрясением, которое никогда не поймёт наше поколение, но ты должен хотя бы сделать попытку. Представь, каково было твоей матери понести ребёнка от иностранца. Влюбится в ян-гуй-цзы…
Директор качает головой.
…жизни щепились на части, как бамбук. Это были трудные времена…
Он трудно сглатывает.
— …я бы всё отдал за то, чтобы снова увидеть отца, просто сказать ему, что я понимаю.
Снова увидеть отца. Сотня Цветов, Культурная революция и ненависть Красной Гвардии к «Четырём старым». Старые идеи. Старая культура. Старые обычаи. Старые традиции. Во всей Республике нет ни одной семьи, где не случилось бы печальной истории, но это не смогло выдавить ни слезы из самых сухих глаз. Пиао знает историю директора, она из самых печальных. Отец его был одним из самых талантливых пианистов страны. Однажды ночью позвонила Красная Гвардия… вытащила его из постели. На улице центрального Шанхая, милях в трёх от того места, где они сейчас сидят, руки его отца прижали к поверхности дороги. Строй из двухсот пятидесяти Красногвардейцев промаршировал по ним в сапогах. Он почти истёк кровью в ту ночь, на тротуаре, но талантливый хирург, знакомый их семьи, спас его. Его, но не руки. И не разум. Через шесть месяцев отец покончил жизнь самоубийством.
Снова увидеть отца. Сказать ему… я понимаю.
Старший следователь допивает чай, громко ставит чашку с блюдцем на антикварный столик. Знак препинания начинает менять направление.
— Директор, ваша команда, когда она обследует дом под Харбином?
Старик улыбается, глубокие морщины складываются вокруг глаз, рта. Пиао знал его взрослым мужчиной в расцвете лет. Упругая кожа. Ясные глаза смотрят в будущее. В зрелище того, чем он стал, есть своя мораль. Он испытывает то же самое каждый раз, когда смотрит в зеркало. Каждый раз, кроме тех дней, когда он просыпается, а волосы Барбары разметались у него по груди. Её груди вздымаются и опадают, прижавшись к его руке.
— Поменял тему. Ты становишься хорошим детективом, Сунь Пиао. Станешь ещё лучшим политиком… — Директор подталкивает отчёт через стол, — …это всё между нами, старший следователь Пиао. Мадам Хейес никогда не было здесь, и отчёта этого не существует. Я передаю его тебе только потому, что у тебя такая красивая мать.
— Ваша команда уже была в этом доме, правда?
Директор Чиэ складывает пальцы и кладёт руки на стол. Текстура шишковатой коры лежит на ореховом шпоне.
— Мы относимся к контрабанде национального наследия, реликвий нашей культуры, как к серьёзной проблеме. Партия и правительство разделяют этот взгляд, поэтому наш бюджет позволяет нам реагировать быстро. Так случилось, что наша команда уже разрабатывала тему Харбина. Они были в этом доме через пару часов после того, как вы связались с нами… И даже раньше, чем вы приземлились в Хунцяо.
— Чем ваша команда занималась в Харбине?
Директор отхлёбывает чай… просто для поддержки. Сам чай давно остыл.
— Пинфан.
Барбара видит, как расширяются зрачки Пиао, как слова застревают у него в горле.
— Пинфан, это что, какое-то место?
— Наша трагедия… — отвечает Пиао, склонившись к ней. Она до сих пор пахнет той ночью и континентом, не исследованным до конца.
— …мы слышали о вашем Дахау, о Бельзене. А вы не слышали о нашем Пинфане. Запад, где вы живёте, хочет монополизировать рынок человеческого страдания…
Пыль в комнате, запах старых книг, глиняных черепков и клея.
— …когда американцы освободили лагерь от Японской Императорской Армии, они сохранили жизнь всем убийцам в обмен на данные, полученные в ходе экспериментов над нашими гражданами. Наши эксперты считают, что эта информация активно используется в медицинских исследованиях на западе.
— Простите нас.
Она извиняется за всю страну. Солома на ветру. Слова кажутся совсем бессмысленными, едва покидают губы Барбары.
— Воспоминания гаснут, мадам Хейес; так уж они устроены…