Глаз павлина
Шрифт:
— А почему именно Маздак стал королем? — деланно удивился Конан.
— Так ведь именно ему и удалось изгнать проклятого демона! — в возбуждении подскочил Джилзан.— К тому же у него остался и сам Камень Неуязвимости, который кроме всего прочего предупреждает хозяина о задуманном против него зле. Почему же еще, ты думаешь, злобный нечестивец Акхиром, покарай его Птеор, так долго был у власти? Я своими глазами видел, как во время коронации Маздак показывал магический амулет народу. А потом жрецам Птеора было откровение, и сам Владыка Неба сказал, что благословляет на правление в Асгалуне могущественнейшего демоноборца, доблестного воина и мудрого владыку!
Далее Джилзан поведал, что Маздак как дальновидный государственный муж (уж кто-кто, а Конан прекрасно знал, насколько может быть красноречивым хитроумный Маздак) буквально за несколько дней убедил восставших против тирании безумца Акхирома горожан, что причина их бед — наемники-иноземцы. Обретя врага, на котором можно было сорвать годами копившуюся злость, пелиштийцы сплотились под знаменем Маздака и принялись истреблять анакийских приспешников Акхирома и чернокожих кушитов.
Справедливости ради надо сказать, что гирканец оказался мудрым правителем и занимался отнюдь не разграблением сокровищ, неправедно нажитых Акхиромом, а укреплением внутреннего положения Пелиштии. Поспешно короновавшись, он не только отменил бредовые законы Акхирома, чем вызвал ликование у простых пелиштийцев, но и существенно уменьшил налоги с ремесленников и купцов, добившись увеличения торгового оборота и производства товаров. Кроме того, вкусившие крови ополченцы, опьяненные победой над кушитами и анакийской родней Акхирома, души не чаяли в своем новом короле. А его провозглашение культа Птеора-Адониса государственной религией обеспечило ему поддержку жрецов.
— А что стало с Амрой? — полюбопытствовал Конан.
— Его пираты, узнав о том, что к власти пришел такой сильный правитель, бросили своего предводителя на произвол судьбы и уплыли восвояси. А сам Амра, говорят, со своей подружкой, бывшей любовницей Акхирома, бежал к берегам Стикса,— завершил свою историю купец.
Конан мог только диву даваться, как хитроумный Маздак умудрился обставить события, настоящей причиной которых был карточный проигрыш. Если бы киммериец, который с самого начала был рядом с Маздаком, лично не подал гирканцу идею примкнуть к бунту горожан, чтобы укрепить свое положение, то вполне мог бы и сам поверить в такую невероятную историю.
Северянин, больше всего ценивший в людях силу и присутствие духа, не испытывал к могучему гирканцу ни зла, ни зависти. Он понимал, что им вдвоем было бы тесно в крошечной Пелиштии. Убедившись, что Маздак не стал натравливать на них с Руфией своих цепных псов, Конан вздохнул с облегчением.
Хвала Вещему Ворону, Маздак питал благодарность к человеку, который помог ему взойти на трон. Гирканец полностью сохранил в тайне все то, что касалось Конана, хотя, безусловно, догадался, что его спаситель и пират Амра — один и тот же человек.
— Но я совершенно забыл про святой долг гостеприимства,— всполошился Джилзан.— Сейчас начнется пир по случаю вашего чудесного спасения!
Конан быстро сошелся с хитрым громогласным выпивохой, у которого сразу же вызвал невольное уважение своей физической силой, и теперь вовсю наслаждался жизнью. Непритязательный северянин проводил ночи в любовных утехах с Руфией, выпивке, игре в кости, до которой азартный Джилзан был великий охотник, да в дружеских потасовках с охранниками-зуагирами, а днем дремал в седле.
Поскольку в средствах Руфия с Конаном стеснены не были, киммериец тут же накупил у Джилзана на золото Зерити новой одежды и украшений для своей подружки. Теперь девушка красовалась то в полупрозрачных кордавских шелках, то в тесно обтягивающих ее соблазнительные бедра штанах для верховой езды из тончайшей кожи. На ее точеной шее тускло мерцали роскошные бусы из крупных жемчужин, а запястья и лодыжки украшали золотые браслеты с отборными самоцветами. К этому времени с прекрасного тела офирки полностью сошли следы побоев Зерити, и она как должное принимала восторги купцов, выраженные порой цветистыми и замысловатыми словесами.
После того как Конан голыми руками чуть не до смерти избил двух дюжих зуагирцев, попытавшихся по пьяному делу затащить Руфию в свой шатер, больше чем лестные слова никто себе ничего не позволял.
Так, совершенно беззаботно, тек день за днем, пока наконец на горизонте не показались высокие крепостные стены.
— Эй, Али,— крикнул Конан чернокожему погонщику,— как называется этот город?
— Это же Кирос, господин,— удивился паренек.
От переполнявшей его жизненной силы Конан крепко поддал пятками своему скакуну, послав лошадь галопом, и, запрокинув голову, рассмеялся во все горло.
— Хей-хо, клянусь Кромом, будущего не потеряешь, прошлого не вернешь! Меня ждут великие дела! — выкрикнул он.
Глава вторая
Конан и Руфия, по совету караванщика Джилзана, остановились на постоялом дворе «Золотая Лоза». — Поверь, мой друг, лишь вы, северяне, можете называть выпивкой ту кислую дрянь, которую принято пить у вас в горах,— сказал киммерийцу на прощание купец.— Что такое доброе вино, ты сможешь узнать только в Шеме. Говорят, сам Птеор не раз навещал наши винокурни, чтобы промочить божественное горло! И уж поверь старому пройдохе, лучшего вина, чем в «Золотой Лозе», не сыскать во всем Киросе.
Так и оказалось. Но кроме действительно замечательного вина хозяин «Золотой Лозы» смог предложить им и прекрасную комнату, несмотря на то, что постоялый двор был переполнен и люди спали даже в саду под открытым небом.
Дело в том, что весть о предстоящей свадьбе Афризии и Зебуба мгновенно облетела половину Шема и желающих поучаствовать в праздничных торжествах было предостаточно. Из близлежащих городов и селений стекался самый разнообразный люд: торговцы, ремесленники, любопытные да и просто бродяги.
Любезность хозяина во многом объяснялась улыбкой красавицы Руфии, но все же куда большее впечатление на пузатого кругленького шемита произвела горсть монет, щедро отсыпанных ему Конаном.
Киммериец уже отвык считать деньги и сыпал золотом направо и налево, благо кувшины Зерити были еще полнехоньки.
Помещение оказалось очень просторным и светлым, а из широких окон открывался прекрасный вид на сад, где прямо под деревьями стояли многочисленные столики. Руфия, жившая в Асгалуне роскошно, осталась вполне довольна.