Глаз ведьмы
Шрифт:
Воистину, судьба играет человеком. Девку тоже можно по-человечески понять: наверняка понадеялась, что коли сладилось с помощником Президента, то ей выпала в жизни фишка ломового счастья. Конечно, Алексей Григорьевич далеко не юноша, но лучше остаться богатой вдовой, чем прозябать в нищете при живом муже. Но теперь мечтам не суждено сбыться.
Обсуждать эти вопросы с Антиповым осторожный и недоверчивый Борис Матвеевич почел излишним — все одно, Володька оставит собственное мнение при себе, но толком ничего не присоветует.
Дружески попрощавшись с помощником шефа
Оставшись один, Леонид Сергеевич плотно прикрыл дверь и стоя начал читать оставленные Борисом документы. Садиться в кресло не хотелось, ложиться на диван тоже: за день так насиделся, что спина отваливается.
Шлыков старательно отрабатывал деньги, которые Сирмайс тратил на свою безопасность, понимая под этим не только личную безопасность и безопасность членов своей семьи, но в первую голову безопасность бизнеса, который вывел его почти на самую вершину пирамиды власти. Вывести-то вывел, но удержаться здесь очень не просто, особенно когда тебя так и норовят двинуть по затылку и скинуть вниз, чтобы ты сгинул в безызвестности. Не удастся, тогда поступят иначе — как уже не раз поступали и с более значимыми людьми, чем Леонид Сергеевич. Например, с тем же Столыпиным или Кеннеди. Там, где пахнет большими деньгами, нет места никаким сантиментам и той штуке, которую когда-то один из вождей Третьего рейха назвал химерой совести.
Нет, не порадовал ничем Борис Матвеевич: Рогозин и Полина словно с цепи сорвались и окончательно потеряли головы — хорошо, пока лишь в переносном смысле. Но не зря еще с древности известно: тот, кого хочет покарать Бог, в первую очередь лишается разума. Всегда найдутся люди, готовые скрупулезно собирать компрматериалы и, когда придет срок, пустить их в ход. А эти безумцы со своей ослепляющей любовной страстью ставили под удар огромное дело. Да понимают ли они вообще, что творят?
Сирмайс открыл конверт с фотографиями и веером бросил их на стол. Сколько раз уже Борис приносил ему подобные снимки? Даже не упомнить.
Одна из фотографий привлекла внимание Леонида Сергеевича, и он выхватил ее из общей кучи, поднеся поближе к глазам. С глянцевой бумаги на него нелюдимо смотрел пожилой человек с массивной тростью, державший на поводке спаниеля. Рядом, с видом нашкодившего ученика, выслушивающего упреки строгого наставника, вышагивал усатый мужчина — Владислав Шамрай. А хромоногий — та самая крыса старой выучки, спровадившая в мир иной генерала Муляренко.
— Ты труп, труп!
Сирмайс бросил фото на стол и со злостью вдавил горящую сигарету в снимок, прямо в лицо колченогого, в его нелюдимые глаза. О, если бы он сейчас мог на самом деле ткнуть в них зажженной сигаретой, то, ни секунды не задумываясь, сделал это. Может быть, потом и побежал бы блевать, но сделал бы!
— Вылез из могилы? — прожигая тонкую бумагу, с ненавистью шипел Леонид Сергеевич. — Теперь тянешь туда за собой живых? Нет! Я отправлю тебя обратно в ад!
Быть завмагом оказалось делом необременительным. Сергей съездил посмотреть на «точку» в районе Лефортова, и в тот же день его оформили на работу по контракту, указав в нем мизерную зарплату. На вопрос о трудовой книжке Сухарь ответил так:
— Когда уволят из ментовки и отдадут на руки, тогда принесешь. Все?
— Все.
Серов вышел из офиса.
Проходя мимо памятника доктору Гаазу, он еще раз перечитал надпись на постаменте и задумчиво потер подбородок: призыв делать добро для нашего времени, прямо скажем, довольно странный, но тем не менее некоторые люди все же слышат его? Или он серьезно заблуждается и когда-нибудь поплатится за это?
Дома известие о том, что он начнет работать, приняли без особого энтузиазма, но и не слишком протестовали. Только напомнили о необходимости лечения и соблюдения режима, да верный своим привычкам отец попенял, мол, что за блажь — не уволившись в одном месте, устраиваться на другое.
— Все так сейчас делают, — лаконично возразил Сергей.
И ушел к себе, плотно притворив дверь комнаты, что в их семье означало просьбу не беспокоить. И не беспокоили.
Родные вскоре привыкли к его работе, как привык к ней он сам — вставал не раньше девяти, а возвращался самое позднее в восемь. Да и можно ли по большому счету назвать работой то, чем он занимался?
Кроме него на «точке» трудились две женщины — Зоя и Шура, — чем-то неуловимо похожие друг на друга, неопределенного возраста, но явно не моложе пятидесяти. Они часами перебирали старье, развешивали его на стойках или отпускали товар покупателям, случайно забредшим в их павильончик с тонированными стеклами. Как и предполагал Серов, поношенное барахло никому даром было не нужно, покупали только сигареты и газировку в больших пластиковых бутылках.
На работе новый заведующий сидел в крохотном кабинетике, курил и читал книжки, выбирая их на прилавке своего же магазина. В обед пил сваренный Шурой кофе и жевал бутерброды. Раз в день звонила секретарша Сухаря и справлялась, все ли в порядке.
Та же Шура вела немудреную бухгалтерию, а Зоя прибиралась в торговом зальчике, протирала прилавки и тонированные стекла. Сонно, тихо бубнил приемник, да калякали за тонкой перегородкой «девушки», как в шутку называл Сергей своих подчиненных. И так до вечера.
Потом магазинчик запирали, сдавали на попечение вневедомственной охраны и отправлялись по домам.
Через неделю Серов свыкся с таким полурастительным существованием и даже начал находить в нем определенную, ранее незнакомую прелесть. Не все же сломя голову гоняться за бандитами, есть на свете и тихие гавани, где душа находит покой, а тело имеет счастливую возможность постоянно пребывать в праздной лености. Пожалуй, зря он грешил на старого приятеля — Сухарь действительно хотел сделать как лучше, поэтому и отправил в стоячее болотце с неистребимым запахом старья.