Глаза Клеопатры
Шрифт:
Он отвел ее в свою ванную — роскошную барскую ванную, примыкающую к спальне. На душе скребли кошки. Может, она воспринимает это как требование платы за труды? Может, он поторопился, надо было дать ей еще время? Но если дать ей время, она, пожалуй, опять соберет свои манатки и удерет от него, как тогда, в Литве. Может, отпустить ее? Нет, это неудачная мысль. Никита раздел ее и торопливо разделся сам, отвернул краны в душевой кабине. Нина тихонько взвизгнула, уклоняясь от воды.
— Что? Горячо?
— Да нет, нормально, но я недавно голову вымыла. Надо было шапочку надеть.
— Не надо. Подумаешь, волосы!
Она попала под дождь его поцелуев. Его ловкие руки, скользкие от мыла, оказывались в сотне мест сразу. Нина перестала уклоняться, ответила на ласку. Вода лилась по ее лицу, а она тихонько улыбалась, проводя тоненькими загрубелыми пальцами по волосам Никиты, по его золотистым бровям, по щекам, по губам… Потом их губы снова слились в поцелуе, они долго стояли под теплыми струйками, пока последние пузырьки мыльной пены стекали по их телам.
Он закрыл воду, набросил на себя махровый халат, а ее завернул с головой в большую махровую простыню, взял на руки и вышел вместе с ней в спальню.
— Дай, я сама. — Нина высунула голову и принялась энергично вытирать волосы простыней. — Нет, тут нужен фен.
— Не нужен. Сами высохнут.
Никита снова подхватил ее на руки и опустил на постель.
— Ты что, подушка намокнет!
— Ну и пусть.
Он овладел ею и не позволил перехватить инициативу. Ей пришлось лежать смирно, ощущая в себе его мощные, ритмичные удары.
— Может, мне тебя связать?
Нина тут же взвилась, как дикая кошка, вцепилась ему в плечи.
— Даже в шутку не смей так говорить!
— А что такого? Это очень эротично. Говорит о доверии партнеров друг к другу. Потом ты меня свяжешь.
— Прекрати…
Она начала отчаянно вскидываться всем телом, стараясь высвободиться, но он держал ее крепко. Сама не сознавая, что делает, она вонзила ногти ему в кожу, но это была легкая, приятная боль. Сокрушительный оргазм потряс их обоих. Теперь уже Нина цеплялась за него, как за якорь спасения. Никита всем телом почувствовал, как она испугана. Он не отпустил ее, привлек к себе, нажимая подбородком на макушку, и начал укачивать, как ребенка. Наконец она перестала дрожать, затихла.
Они долго лежали молча.
— Опять сбежишь? — прошептал Никита.
Нина не ответила.
— Послушай, я давно хотел тебя спросить… Может, у тебя что-то такое было?.. Ну, не знаю… травмирующее?
Ее голос в темноте прозвучал насмешливо:
— В смысле секса?
— Я просто хочу понять, что я делаю не так?
Она потерлась щекой о его голое плечо.
— Все ты делаешь правильно, не комплексуй. Нет, ничего такого травмирующего у меня в этом плане не было. Весь мой сексуальный опыт невелик. Начала я поздно, только в институте. Раньше было не до того, ты же понимаешь. А в институте я сказала себе: «Чем я хуже других?» Попробовала. Особого впечатления не произвело. Потом у меня были другие мужчины, но мало, по пальцам одной руки можно сосчитать, и хватит с лихвой. И, знаешь, никто из них не утруждался, как ты. Ну, ты понимаешь. Никому из них не было особого дела до меня. И меня это устраивало. Никогда не замечала за собой особых склонностей к доминированию, но тут мне нравилось чувствовать себя сильнее мужчин. Пусть они теряют голову, а я нет.
Опять помолчали.
— Больше мне нечего добавить, — продолжала Нина. — Я тебе все сказала еще там, в Литве. Я не люблю терять контроль. Ничего не могу с собой поделать, это просто какой-то необъяснимый страх. У меня это с детства, с сексом никак не связано.
— А с чем связано? С тем случаем в Коктебеле?
— Да, наверное. У меня есть и более ранние воспоминания, но смутные. Помню, например, как я не любила квартиру Маклакова в Доме на набережной.
— А почему? — Никита приподнялся на локте и заглянул ей в лицо.
Она пожала плечами.
— Квартира была большая, а я маленькая. Я там все время терялась.
— Значит, у меня тебе тоже неуютно, — подытожил Никита.
— У тебя планировка другая, — возразила Нина. — Да и я уже не маленькая.
Она попыталась подняться, но Никита ее остановил.
— Сегодня ты спишь здесь, — заявил он.
— А ты не командуй! — возмутилась Нина. — И вообще, мне нужен фен, я не могу спать с мокрой головой!
— У меня есть фен. Да, есть, что ты на меня так смотришь? Мне иногда приходится сушить волосы в спешке. Пошли.
Он отвел ее в ванную, принес фен, дал Нине головную щетку. Щетка была роскошная, с натуральной щетиной, в черепаховой оправе.
— Отличная щетка, — одобрила Нина.
— Дарю, — сказал Никита, включая фен. — Дай сюда, я сам.
Он принялся медленно водить щеткой по ее волосам, приподнимая пряди, осторожно двигая феном. Процедура оказалась мучительно волнующей. Горящими от возбуждения глазами они следили друг за другом в зеркале.
— Хватит, — охрипшим голосом сказала Нина. — Давай теперь я тебя посушу.
— Да мои уже высохли, — отмахнулся он.
— Дай попробовать. — Никита послушно нагнул голову, Нина провела рукой по его волосам. — И ничего не высохли! Садись!
Она заставила его сесть на табурет, включила фен и стала сушить его волосы, ероша их пальцами. Однажды она уже проделывала это в Литве, и теперь, переглянувшись в зеркале, они оба об этом вспомнили.
Когда они вернулись в спальню, Нина заговорила капризным голосом:
— И смени подушки! Я не могу спать на мокрых подушках! Вот где хочешь возьми, но смени!
Никита покосился на нее, не веря своим ушам. Она с ним кокетничала! Она никогда раньше с ним не кокетничала, ни разу. Это было так ново, так неожиданно и так приятно! Он быстро перевернул подушки и повалил ее на постель.
— Все, с этой стороны сухие.
— Нет, мокрые!
Между ними завязалась шутливая борьба. Нина пыталась встать, Никита ее не пускал.
— Сейчас у тебя будет травмирующий опыт! — рычал он, легонько царапая зубами ее плечи, шею, подбородок.
Нина вдруг прекратила сопротивление. Она приподнялась на локтях, запрокинув голову. Жертвенная поза, почти «Жертвоприношение Исаака». Жертвенная и безумно возбуждающая. Никита залюбовался хрупкой красотой этих тонких плеч, выступающих ключиц, беззащитной впадинки у горла. Он прильнул губами к этой впадинке, потом заскользил вниз, вниз, вниз по груди, по впалому животу к маленькому треугольнику черных кудряшек у нее между ног. Его губы нашли, что искали, — теплый, нежный, чуть вздрагивающий плод ее женственности, — и принялись колдовать над ним, вызывая его к таинственной, мерцающей, одному ему ведомой жизни.