Глаза Мидаса-младшего

Шустерман Нил

Мальчик тщательно и терпеливо облазал землю у подножья башни, а потом продолжил расширять круг поисков. Если не спешить, найти иголку в стоге сена не так уж и сложно.

Волшебник обнаружил свою драгоценность в высокой траве у одной из опор башни. Как и следовало ожидать, очки вновь стали единым целым. Конечно, стекла все еще были усеяны трещинами, но и те одна за другой исчезали.

Кевин понял, что очки будут существовать вечно. Они всегда будут терпеливо ждать где-нибудь неподалеку — но вовсе не обязательно они будут ждать его.

Это мальчик внушил себе сам. Очки, в конце концов, были всего лишь механизмом. Надеть очки было все равно, что сесть за руль грузовика и отправиться в деловой квартал. Если водитель врежется в половину машин города, грузовик будет ни при чем: не умеешь — не берись.

Поразмыслив, горе-волшебник сунул очки в карман и отправился искать настоящего водителя грузовика.

* * *

Пройдя всего несколько миль на север, Кевин увидел грозовой фронт: капли дождя повисли в воздухе, как невероятно плотный туман, и сырость пробирала до костей. Шагая по шоссе, мальчик заметил, что предметы вокруг него начали меняться. Дело было не только в его воображении. Дома и деревья казались бесплотными тенями, и даже повисшие в воздухе капли теряли реальность.

Похоже, замерший мир начал блекнуть, как старый снимок. Скоро все превратится в серое марево.

Горе-волшебник шел по мокрой дороге, останавливаясь, только когда совсем не оставалось сил. Если бы время шло своим ходом, путь занял бы много дней.

Кевин плелся через города, потом через городишки, потом сквозь леса, пока не дошел до горы.

Обесцвеченный Божий Гномон тонул в дождевых тучах. Горе-волшебник дотащил себя до его подножья, передохнул несколько секунд и начал восхождение.

Мальчик карабкался вверх, пока его не окутал плотный туман туч. Потом они уступили место небу, подобного которому никто еще не видел. Хотя небосвод, порожденным воображением Кевина, уже начинал таять, он все еще был величественен.

Небо походило на картину, написанную ярчайшими оттенками синего, фиолетового и красного. Шары планет весомо нависали над горизонтом, а их освещало тройное солнце, заставлявшее троиться и тень мальчика. Зрелище впечатляло не меньше, чем мог бы впечатлить другой мир, но мальчик уже налюбовался им по самые уши. Ему хотелось запихнуть все это обратно себе в голову и забыть, как дурной сон.

Земля уже исчезла под бесконечными слоями туч. Остались только небо и гора.

Кевин шаг за шагом поднимался к небесам, пока его рука не коснулась вершины Божьего Гномона. Мальчик подтянулся и, увидев пустую площадку гладкого гранита, достал из кармана очки.

Да, пусть они всегда будут здесь — не так уж и далеко, но это не беда. Теперь он мог им противостоять — нужно было только не забывать этого.

Мидас раскрыл очки и водрузил их на плоскую вершину горы.

— Ну вот, — обратился он к Божьему Гномону. — Тебе они идут больше.

Оставалось только ждать.

Сначала ничего не происходило,

и Кевин с ужасом подумал, что его план провалился. Потом три тени, падающие от его руки, начали двигаться.

Три солнца над головой слипались в одно, а планеты медленно покидали горизонт.

Поднялся легкий бриз, перешедший в ветер, вылившийся в целую бурю, ударившую горе-волшебнику в лицо. Поглядев на очки, Кевин впервые увидел то, что каждый раз наблюдал Джош. На стеклах танцевали краски, а под ними была вечность — непознаваемая бездна. Измерения и вселенные, безграничные возможности — в таком количестве, что мальчику пришлось отвернуться: казалось, если смотреть в них слишком долго, очки засосут его и уничтожат.

Теперь все происходило гораздо быстрее. Облака внизу закипели. Ночь стала днем, день — ночью, снова и снова, мысли поплыли, правда и вымысел начали мешаться: вселенную снова переделывали.

Настал момент — один-единственный миг, — когда реальность и сны встретились, прежде чем поменяться местами. Это было мгновение абсолютного безумия, Кевин не мог понять, что существовало, а что — нет, и разобраться в собственных мыслях. Где он? Что происходит? Потом мгновение прошло, и солнца, планеты и ливень сгинули в недрах его сознания.

Мальчик подставил ладонь ветру, отчаянно пытаясь что-то удержать. Потом сознание включилось и вспомнило, где он и что делает.

Кевин лез на гору.

Хотя глаза слезились от холода, мальчик поднял правую руку и коснулся кончиками пальцев вершины Божьего Гномона.

— Ну как там? — прокричал Джош, заглушая вой ветра.

— Ты что-нибудь видишь? — проорал Хэл.

Кевин посмотрел на гладкую поверхность. На ней что-то было! Что-то маленькое и блестящее, огненный шар, который захватывал солнечные лучи, менял их цвет и отбрасывал их на вершину горы — но слепящие солнечные блики мешали понять, что это.

— Ну, что там, Мидас? — заорал Бертрам. — Не тяни!

Там что-то было! Мальчик поднялся еще на дюйм: тень от его головы накрыла загадочный предмет.

— Это… это очки!

Когда мальчик протянул руку к солнечным очкам, ветер засвистел у него в ушах и внезапно пришло осознание реальности происходящего.

Что он здесь делает? Он может упасть! Он может умереть! О чем он только думает? Паника вопила в нем на тысячу голосов, перекрикивая ветер, требуя немедленно убраться отсюда и вернуться в лагерь.

Мальчик отвел руку, оставив очки лежать на месте.

— Мы тоже хотим туда забраться, Мидас. С дороги! — потребовал Бертрам.

Тот попытался отодвинуться в сторону, но поторопился и потерял равновесие.

Кевин упал на Джоша, обрушившегося на Хэла, подмявшего под себя Бертрама — и четверо покатились по каменистому склону, стукаясь о камни и друг о друга, пока, пролетев добрых пятьдесят футов, не впечатались в плато.

Все отделались незначительными порезами и ссадинами. Все, кроме Кевина — он сломал ногу.