Глаза погребенных
Шрифт:
В молчании теплой ночи солдаты тащились к комендатуре, казалось волоча за собой свой сон и усталость. Капитан Саломэ, проходя мимо часовни, где евангелисты проповедовали «Благую весть», задержался и прислушался.
Достопочтенный Кейси отвечал путевому сторожу:
— Я не вижу оснований… почему наш дорогой брат сомневается в том, что можно сочетать религию с делами в пользу рабочих…
— Протестую! — подняла руку, словно ученица в классе, какая-то дама, еще довольно моложавая, со свежей розовой кожей, контрастировавшей с ее седыми волосами. — Достопочтенный Кейси не может выдвигать подобное решение этой проблемы. «The Witness» [106] , наше епископальное издание, уже писало, что достижение взаимопонимания
106
106. "Свидетель».
— Я ничего не предлагаю, — отпарировал Кейси самым любезным тоном. — И, если я не ошибаюсь, протест «The Witness» был направлен прежде всего против вторжения крупных консорций в область религии.
— Мы протестуем и будем протестовать, — повысила свой и без того звучный голос дама, она даже встала с места. — Наши церкви и конгрегации показали, что они обладают огромными моральными силами. Однако крупные консорций, похоже, обращают свой взгляд к католической религии.
— Возлюбленные братья, — оборвал ее Кейси, — будем считать законченным наше собрание, споем второй псалом.
Все встали и запели:
Бог простер свои длани, это руки тех, кто трудится, и сказал им: — Создайте город! — И они воздвигли город… Бог простер свои длани, это руки тех, кто трудится, и сказал им: — Разрушьте город! — И они разрушили город…Капитан Саломэ со своим отрядом проследовал дальше. Воскресный покой разливался над полями. Капрал Ранкун дернул его за руку, когда они проходили мимо места пересечения проселочной дороги, по которой двигался отряд, с железнодорожной веткой, и показал ему сову, сидевшую на фикусе.
Саломэ и его солдаты свернули, чтобы обойти эту птицу, сова — дурное предзнаменование, и неожиданно столкнулись с другой половиной отряда, под командой капитана Каркамо.
— Вы, конечно, не случайно заглядывали вчера в мою палатку? Не так ли, мой капитан? — спросил Каркамо, подстраиваясь к шагу Саломэ.
— Вы же знаете, что начальник меня заставил работать над докладом… Какие боеприпасы надо завезти на случай пресловутой забастовки…
— Об этом, кстати, я и хотел поговорить с вами, капитан. Надо просить побольше оружия, больше пулеметов и винтовок…
— Говорят, нам должны прислать ручные бомбы…
— Лучше не придумаешь. Вам не кажется?
— Плохо то, что вы, капитан Каркамо, слишком много тратите патронов. Вот сегодня ночью вы по меньшей мере с тысячу выстрелов сделали.
— Не преувеличивайте, дружище. Я не думал, что у вас такой плохой слух…
— Поймали или убили кого-нибудь?
— Приказ, стреляли в воздух… — Вот как?
— Я думал, капитан Саломэ, с вами можно договориться.
— Насчет чего?
— Я зайду к вам в палатку. Кто, между прочим, был вашим сотенным в школе, не помните?
— Агустин Яньес…
— Не знал такого…
— Странно, он долго служил в столице, был на виду…
— Переписываетесь с ним?
— Поздравляем друг друга в день рождения. Очень энергичный человек, но слишком замкнутый.
— А моим сотенным был Тимотео Бенавидес. Но мы с ним не в ладах: как-то на празднике, в казино, он хотел отбить у меня даму, и ему это дорого обошлось. С тех пор этот бандит высшей марки называет меня Каркамо-бабник.
— Знаю его хорошо, — сказал Саломэ. — Он должен был быть нареченным отцом на свадьбе моего кузена, но его послали на оперативное задание, и…
— Ага, вот почему он как свои пять пальцев знает границу с Мексикой. Обогнал он нас — уже майор.
— Что ж, меня не повышают, да и вас тоже…
XXIV
—
107
107. Ни из какого Синая она не прибывала и к Библии не имеет никакого отношения. — В первые же годы колонизации миссионеры старательно пытались втиснуть историю происхождения индейцев в рамки традиционной христианско-библейской структуры. Неприятие христианской догмы грозило индейцам смертью, и индейцы начали приспосабливать форму католического учения к своим древним верованиям. Так, например, какчикели называли свою древнюю прародину Синайоном, деформировав библейский топоним Синай во вполне индейское название.
Он смотрел, как наступает утро, как в розовато-золотистом рассвете тают звезды, тонут в пламенных проблесках зари мерцающие небесные светила, исчезают в радужных переливах — от алого до нежно-бирюзового, цвета Марии.
— Мария — звезда зари!
Он откинул скомканные влажные простыни и, встав с постели, окатился с головы до ног водой из импровизированного сосуда — выдолбленной тыквы, почувствовал себя освеженным. Мыло и вода. Больше мыла, и больше воды.
Одевался он при свете свечи, хотя небесная ясность наступавшего дня уже позволяла различать предметы, стоящие на столе, вокруг деревянного распятия — древнего изваяния, которое он привез с родной земли и которое, по утверждению падре, принадлежало брату Бартоломе де лас Касас.
Беспокоила падре Феху мысль, что нет у него ни одного изображения Гуадалупской девы. И он оглядывался по сторонам, как будто на голых стенах чудом могла появиться богоматерь, которая не захотела оставаться на небе и радовать одних только ангелов и с лепестками роз спустилась на грубошерстное пончо Хуана Диэго.
Он потер руки. Не было у падре ее божественного изображения, но ведь, в рисунке и живописи он и сам кое-что понимал. Надо будет воссоздать ее лик и расцветить красками зари. Однако где и как? А почему бы не подумать о розах?.. Для того чтобы изобразить богоматерь, не обязательно нужны краски, не обязательно уметь рисовать — достаточно роз и веры. Будут эти прекрасные цветы — будет и она. Если сочетать розовые, белые, желтые лепестки и благоговейно смотреть на них, то можно представить себе ее образ.
Но не было у него роз. Цветы на алтаре сделаны из бумаги; правда, лежали там увядшие гладиолусы да жасмин, обожженный зноем.
Он поспешил в ризницу, чтобы подготовиться к мессе. Его не покидала мысль о том, насколько ограничены возможности человека, который хочет творить. Почему, Гуадалупская богоматерь, [108] твой скромный служитель не может изобразить тебя, — если не лепестками роз или кисточкой, то хотя бы словом? Как ни убоги мои слова, но если ты просветишь меня, то предстанешь живой в этой церкви и на всем побережье. Если ты просветишь меня, если ты вдохновишь мой язык твоим гением индеанки, индеанки, идущей с кувшином к источнику, или на рынок за продуктами, или к себе домой, женщины, помогающей всем… индеанки, для которой нет такой горести, кою она бы не утолила, и нет такой радости, кою она бы не разделила… Индеанка… Индеанка… Индеанка — дочь древней Америки!..
108
108. Гуадалупская богоматерь… — Предание гласит, что 12 декабря 1531 года индейцу Хуану Диэго в Мексике у подножья Серро-де-Тепейяк (неподалеку от Вилья-де Гуадалупе-Идальго) явилась дева в образе смуглоликой индеанки. В 1910 году дева из Гуадалупе была объявлена покровительницей всей Латинской Америки. В ее честь 12 декабря в Гватемале устраивается праздник, во время которого даже детишек из белых семей наряжают в индейские одежды.