Глаза зверя
Шрифт:
— Правда? Тогда почему ваш голос звучит так неуверенно?
— Перестань нести чушь! — рассердилась Татьяна Федоровна. — Я твоя учительница, и я люблю своего мужа. Между нами никогда ничего не будет! И не может быть! Это все, что ты должен понять, Табеев. И больше я не хочу об этом разговаривать, ясно?
— Ясно, — покорно кивнул Сулейман.
Некоторое время он сидел понурив голову, как убитый горем человек. Потом поднял взгляд на Татьяну Федоровну и тихо спросил:
— Что же мне делать?
— Терпеть, — ответила она. — И… страдать. Такое бывает в жизни каждого молодого
Сулейман вновь опустил голову. Он вдруг увидел на полу, возле ножки стула, порванную серебряную цепочку с кулоном в виде подковы, наклонился и поднял его:
— Вот, возьмите. Наверное, упал, когда мы… когда вы…
Длинные ресницы учительницы дрогнули. Она протянула руку к ладони Сулеймана и согнула его пальцы в кулак. Улыбнулась и сказала:
— Оставь себе. Отдашь его той девушке, которую полюбишь.
Сулейман кивнул и спрятал цепочку в карман.
— А теперь — иди. Моя практика скоро кончится. Наверно, я больше никогда не буду работать в этой школе. Возможно, это к лучшему.
4
Предложение поиграть за команду «Фортуна» из немецкого города Дюссельдорфа застало Сулеймана врасплох. Менеджер, сделавший Табееву-младшему это выгодное предложение, был настойчив, но не напорист. Он понимал, как сложно пареньку из Казани, не выезжавшему никуда дальше Москвы (да и Москву-то Сулейман увидел лишь благодаря благотворительной экскурсии в одиннадцатом классе), решиться на переезд в другую страну.
— Сулейман, я не хочу на тебя давить, — говорил менеджер. — Ты очень хорошо играешь, с этим никто не будет спорить. На поле ты настоящий мужчина, но в жизни, извини, сущий ребенок. Надеюсь, я не обидел тебя таким оборотом?
— Нет, герр Александр. Нисколько. Я давно привык, что все считают меня пацаном. Я выгляжу моложе своего возраста, и с этим ничего не поделаешь.
Менеджер улыбнулся и покачал головой:
— Дело не в том, как ты выглядишь, Сулейман. Я говорю о том, что ты судишь детскими категориями. Мать, отец и дом тебе дороже всего остального мира.
— А разве у вас не так? — удивился Сулейман. — Я думал, что любить родителей и родину — это общее правило для всех людей, включая и вас, немцев.
Улыбка менеджера стала задумчивой.
— Ты прав, конечно. Я, наверное, не так выразился, хотя… Видишь ли, Сулейман, я хочу сказать тебе, что нельзя любить родину по-настоящему, не повидав другого мира. Вот если ты поживешь немного за границей, вкусишь удовольствия цивилизованного мира, а после этого тебя вновь с огромной силой потянет домой, вот тогда ты и впрямь полюбишь все то, о чем мы говорим. И чувства твои будут не чувствами ребенка, но чувствами взрослого мужчины.
— Значит, вы считаете, что я должен пожить немного там?
— Именно, — кивнул менеджер. — Поэтому я приглашаю тебя к себе в Дюссельдорф. Твой тренер не возражает. Поживешь месяцок, посмотришь на город, на людей. Считай это чем-то вроде небольшой экскурсии.
— Что ж… — Сулейман раздумчиво почесал пальцем пробивающуюся на подбородке щетину. — Если на экскурсию, то я, пожалуй, согласен. Но только на месяц.
…Новая жизнь понравилась Сулейману сразу. Он даже не думал, что в Германии будет так хорошо. Первое, что сделал Александр, это повел его в уютный пивной кабачок, где Табеев-младший впервые в жизни по-настоящему напился. Состояние опьянения вызвало в душе Сулеймана настоящий восторг. Он с удовольствием размахивал кружкой и мычал в такт веселым песням, которые распевали очкастые пьяные немцы в белых рубашках и галстуках. Немцы хлопали Сулеймана по плечу и говорили ему: «Гут! Гут!»
Язык, на котором пелись эти песни, тоже понравился Сулейману. В нем была какая-то бешеная, картавая сила. Эти песни сами пьянили не хуже пива, им хотелось подпевать.
— Отличные ребята! — блаженно улыбаясь, сообщил менеджеру Сулейман. — А кто они такие, футболисты?
— Менеджеры, — объяснил Табееву-младшему герр Александр. — Они часто собираются здесь после рабочего дня, чтобы снять стресс кружкой пива.
— Я считаю, это хорошая традиция, — одобрил Сулейман. — Жаль, что нам не разрешают.
Менеджер ничего не ответил, лишь улыбнулся и похлопал Сулеймана по плечу.
На следующий вечер Александр повел Сулеймана в ночной клуб. Здесь Табееву-младшему понравилось еще больше. В зале царили веселье и раскрепощенность. Ритмичная, зажигательная музыка, танцы, пиво и виски — все это вскружило Сулейману голову. Прыгнув в круг танцующих девушек, он сорвал с себя рубашку и принялся размахивать ею над головой.
— О!
— Гут!
— Я!
Девушки смеялись, глядя на замысловатые па, которые он выделывал длинными, тренированными ногами.
Чтобы угодить им еще больше, Сулейман принялся расстегивать ремень, чем вызвал целый взрыв восторженного хохота, однако Александр, вклинившись между танцующими, взял его за плечо и вырвал из центра круга.
— Что такое?! — возмутился Сулейман. — Чего тебе надо?!
— Успокойся, — твердо и спокойно сказал Александр. — Ты хорошо повеселился, мой друг, но пора и честь знать. На сегодня хватит, мы едем домой.
Твердостью и безапелляционностью голоса герр Александр напомнил Сулейману тренера. Многолетняя привычка повиноваться тренеру взяла свое, и Сулейман не стал возражать. Он бросил последний тоскливый взгляд на танцующих блондинок, машущих ему руками, вздохнул и кивнул:
— Как скажете, герр Александр. Домой так домой.
Третий и четвертый вечера прошли не менее весело,
чем первый и второй. А на пятый Александр привел Сулеймана в бар, витрина которого была подсвечена красным цветом, а ветвящиеся неоновые полоски в названии бара складывались в обнаженную женскую фигуру.
— Что это? — спросил Сулейман.
Герр Александр похлопал его по плечу и сказал:
— Пойдем-пойдем.
Увидев небольшой помост с металлическим шестом посередине, Сулейман подумал, что это сцена и что сейчас на нее выйдет какая-нибудь рок-группа, как это было в «Шурале», единственном баре, в котором удалось побывать Сулейману до того, как он приехал в Германию. Непонятно было только, для чего здесь шест.