Глаза зверя

Незнанский Фридрих Евсеевич

Разговор состоялся на кухне, при закрытой двери. Начала Юля издалека:

— Понимаешь, Миша… В жизни людей бывает много моментов, когда они — в силу определенных обстоятельств — совершают ошибки. Даже не ошибки, нет, а… Ну, в общем, в экстремальных ситуациях люди поступают не так, как в обычной жизни. И когда экстремальная ситуация проходит, они стараются ввести свою жизнь в прежнее русло. Ты меня слушаешь?

Он откусил «сникерс» и кивнул:

— Слушаю, ангел мой. Продолжай.

— Так вот… —

Юля нахмурилась и принялась перебирать пальцами кисти шали. — Нам было хорошо вместе. По-настоящему хорошо. И я тебе очень благодарна за все, что ты для меня сделал. Но сейчас, когда все беды позади, пришло время более здраво взглянуть на все, что произошло между нами. Ты согласен?

— А что между нами произошло? — Миша пожал плечами. — Ничего не произошло. Просто мы любим друг друга, вот и все. Чего тут усложнять?

Юля посмотрела на него и грустно улыбнулась:

— Ты мне дорог. Правда очень дорог. И ты мне нравишься. Но… Понимаешь, мы с тобой слишком разные, чтобы быть счастливыми.

— Разные? Что ты имеешь в виду?

Юля собралась с духом и сказала — четко и честно:

— Миша, ты очень милый, но меня многое раздражает в тебе. Ты все время ешь, ты пропадаешь где-то целыми сутками. И потом, я устала постоянно бояться, что тебя убьют на этой твоей дурацкой работе.

— Что за чушь? — поморщился Камельков. — Кто меня убьет? Я ведь не солдат и не оперативник. Я следователь. Я работаю с бумажками.

Юля покачала головой:

— Ты ведь знаешь, что я права. В общем… — Она перевела дух и закончила фразу: — Я приняла решение: мы с тобой должны расстаться. Мы можем быть хорошими друзьями, но жить вместе у нас не получится. Вот, я все сказала. А теперь извини, мне нужно проверить вещи.

Пока Камельков сидел с открытым от удивления ртом, Юля прошла к двери. Перед дверью она остановилась и сказала:

— Ты можешь проводить нас, но только, ради бога, не говори ничего маме. Я сама ей скажу… Потом.

Юля отвернулась и вышла с кухни.

Вечером того же дня Миша Камельков напился. Зверски. Он два часа сидел в баре «Кружка» неподалеку от «Белорусской». Пиво здесь было невкусное, но зато дешевое. И к тому же из огромного окна заведения (а сидел он на втором этаже) открывался великолепный вид на церковь. Смотреть на белеющую в сумерках церковь и пить пиво было очень грустно и романтично.

На шестой кружке пива Камельков решил остановиться. Он заказал шаурму, съел ее и… велел принести седьмую кружку. После седьмой у Миши кончились деньги.

Покинув бар, он долго шел куда глаза глядят. А глядели они вперед. Остановился Камельков лишь тогда, когда почувствовал в ногах нечеловеческую усталость. Тогда он вздохнул и тяжело опустился на землю.

Потом он немного подремал, а потом откуда

ни возьмись появилась Алена Никитина.

— О господи! — воскликнула она. — Камельков! Ты ведь сидишь прямо на земле!

— Оставь меня, — устало сказал он и снова закрыл глаза.

— Ты что, пьяный? Господи, да ты и впрямь пьяный. А ну вставай! Вставай, не ленись. Рассказывай, что с тобой случилось?

Камельков поднял на Алену мутные, усталые глаза и проговорил заплетающимся языком:

— Грусть и лень — фактически антиподы. Не очевидная вещь, но алкаши пьют и смущаются. А лень — это таинственная, очеловеченная, тантрическая работа… Она может анархизировать небытие… Понимаешь, о чем я говорю?

— Не очень, — сказала Алена. — А ты?

Камельков на секунду задумался, затем покачал головой и грустно сказал:

— Я тоже не очень.

— Оно и видно, — резюмировала Алена. — Эх ты, «камелёк, птичка певчая». Завтра у нас операция, а ты нализался до поросячьего чириканья.

— Поросята не чирикают, — сказал Камельков. — Они лают. Или кукарекают… Точно не помню.

Алена наклонилась, подхватила Камелькова под мышки, с трудом подняла его и взгромоздила на скамейку.

— Уф-ф, — она перевела дух. — Какой же ты тяжелый, Камельков. Быстро говори, что произошло.

— Она уехала, — сказал Миша.

— Кто?

— Юля.

Алена нахмурилась:

— Насовсем?

Камельков кивнул:

— Да— Горе ты мое луковое, — сказала Алена. Ее аккуратные, красивые брови дрогнули. — И куда ты сейчас?

— Не знаю, — сказал Камельков, потом немного подумал и философски добавил: — Куда-нибудь.

Алена обхватила подбородок тонкими пальцами и нахмурилась. Думала она долго. Наконец, когда Камельков сделал такой резкий крен в сторону, что едва не упал со скамейки, она решилась:

— Ладно, Камелёк, пойдем ко мне. На твое счастье, мои предки чалятся на даче. Твоим я позвоню, объясню ситуацию.

— Только не закладывай меня начальству, — жалобно попросил Камельков. — Я не хочу, чтобы меня считали конченым человеком.

— Не буду, — пообещала Алена. — Но только в том случае, если ты спокойно ляжешь спать и не будешь буянить.

— Хорошо, — согласился Камельков. Потом растерянно огляделся и столь же растерянно уточнил: — А куда я лягу спать? Здесь же вокруг мокро.

Алена улыбнулась:

— Не беспокойся, Камелёчек, в лужу я тебя не положу. Будешь спать в чистой, уютной постели. Что надо сказать тете?

— Спасибо, — промямлил Миша.

— Соображаешь, — похвалила его Алена. — Значит, ты не совсем потерянный для общества человек. А теперь обопрись на меня — и пошли. И не вздумай орать по дороге песни. Издашь хоть один непотребный звук — придушу собственными руками, понял?