Глина
Шрифт:
— На луну? — переспрашиваю.
— Угу. — Ухмыляется. — Загорал под луной, будто с солнцем ее перепутал. Ты видел его кожу?
— В смысле?
— Да он как из воска. А нюхал его?
— На фиг мне сдалось его нюхать?
— А я нюхал. Столкнулся с ним на улице. Идет вместе с Мэри — парочка придурков. Чем от нее пахнет, сам знаешь.
— Угу.
Старостью, хотя мама говорит — она даже и не пожилая, а еще чем-то сладковатым.
— Так вот, от него гораздо хуже. Фу. Воображаю, каково
Мы как раз возвращались из школы мимо дома Дурки. Посмотрели на окна, на обтерханные тюлевые занавески, на очертания медальона со Святым Сердцем — как у всех католиков в доме. Над трубой вился белый дымок.
— Ион еще всякое вытворяет в саду, — сказал Джорди.
— Всякое?
— Так говорят. Говорят, часами сидит у Дурки в сарае. И оттуда доносятся стук, грохот, вой и визг.
— Вой?
— Ну, так говорят… Опа! Череп.
Мы разом остановились. Втиснулись в густую изгородь. Сердце так и бухает, даже дышать трудно.
— Порядок, — сказал наконец Джорди. — Он в другую сторону двинул.
Я высунулся наружу. Вон он, Чарли Черрис, Череп, шагает к Хиворту. Даже отсюда видно, какой он стал могучий. Его что ни встретишь, он все здоровее делается. Ишь как вымахал со времен нашей последней битвы. Они с дружками подкараулили нас в тот день у кладбища. Помню, как мощные руки Черепа сжались у меня на горле. Помню, как его ботинки вдавились своими острыми носами мне в щеку. Помню злобные глаза, грозное дыхание, ядовитый плевок. Иногда я просыпался по ночам, увидев во сне, что все это случилось снова.
Мы с Джорди пережидали за изгородью, вглядывались, тряслись. Череп зашел в «Лебедя». В свои шестнадцать он уже пил как взрослый.
— Нужно народу собрать побольше, — сказал Джорди.
— Верно, — подтвердил я.
Мы пошли дальше. Я пытался не думать про Черепа.
— Вой, говоришь?
— Угу. Такие дела. Вой. Да так заходится, что и мертвого разбудит.
3
Следующая суббота выдалась удачная. Двое похорон, в девять и десять утра. Я прислуживал на обоих, Джорди тоже.
Первым хоронили какого-то типа из Стонигейта. Он вывалился из автобуса на Сандерленд-роуд. Совсем уже был старый, так что по нем не очень плакали и причитали. Мы отслужили положенное в церкви, потом сели в черную машину, и она поехала за катафалком на кладбище в Хиворте. Там мы махали кадильницей, брызгали святой водой, а отец О’Махони говорил о прахе, который воротится к праху. Бывает, что кто-то из родственников без напоминания дает тебе на чай, а иногда приходится и поклянчить. На этот раз я решил раскрутить дядьку в чудаковатом синем костюме, старикова сына. Он специально приехал из Лондона. Я нагнал его, когда все потянулись обратно к черным машинам.
— Соболезную, —
— Спасибо, — отвечает.
— Меня Дэвид звать, — говорю.
— Спасибо, Дэвид.
— А это дружок мой Джорди. Рады были вам нынче помочь.
С ним рядом женщина шла, так она его пихнула локтем и что-то прошептала.
— Спасибо, — говорит он снова.
И сует мне в руку сложенную купюру.
Когда мы вернулись в машину, я ухмыльнулся. Положил ладонь Джорди на колено, разжал кулак, показываю. Он присвистнул:
— Десять шиллингов!
Отец О’Махони кашлянул. Он сидел впереди рядом с гробовщиком и наблюдал за нами в зеркало заднего вида.
— Эй, ребятки, — сказал он. — Об уважении не забывайте.
— Простите, святой отец, — откликнулись мы хором. А потом, шепотом: — Десять шиллингов!
И я увидел, как священник опустил глаза и улыбнулся.
Следующая церемония не так гладко прошла. Еще один мужик, но помоложе, сын и дочка почти наших лет. Даже отец О’Махони сморгнул слезу и то и дело сморкался в большой синий платок. Мужикова жена на кладбище совсем расклеилась и давай кричать:
— За что? За что? За что?
Мы с Джорди такого уже понавидались, как поступать, знаем: ноль внимания, делать свое дело. И вот ведь что интересно: именно на таких похоронах с чаевыми всегда порядок. К нам подошел мужик в черном котелке, выдал каждому по полукроне и сказал, что мы славные ребята.
— Такова уж она, жизнь, парнишки, — говорит. — Вы-то это понимаете?
— Да, — ответил я.
— Вот и живите в полную силу. А то оглянуться не успеете…
— Мы будем в полную, мистер, — говорит Джорди.
— Вот и молодцы!
— Еще пятерка! — шепчем.
И тут я увидел Стивена Роуза. Стоит между могил. Лицо, как Джорди и говорил, восковое. Мы прошли с ним совсем рядом. Под мышкой он держал ком желтой глины.
— У тебя все в порядке, Стивен? — спрашивает отец О’Махони.
Тот сперва будто и не услышал, потом мигнул и говорит:
— Да, святой отец.
— А как там твоя тетушка?
— Не знаю, святой отец. Дома, святой отец.
— Передай, что я о ней справлялся. Через пару дней снова к вам зайду.
— Да, святой отец.
Священник пошел было дальше, потом опять остановился:
— Вон, тут со мной двое славных парнишек. Надеюсь, вы подружитесь.
— Да, святой отец.
— Вот и хорошо.
Стивен шагнул ко мне поближе. Тут я понял, что Джорди говорил про запах.
— Мне это могильщики дали, — сказал Стивен. — Она из очень, очень глубокого слоя.
Провел по глине рукой. Лизнул пальцы, прижал к ней. Вытащил оттуда камешек или еще что, осмотрел.
— Косточка, — говорит.