Глинка
Шрифт:
Лев Пушкин жил у брата в селе Михайловском, Кюхельбекер — где-то в Царском Селе, Мельгунов, покинувший институт до его окончания, — за границей, Соболевский — в отлучке.
Право, в институтские дни жилось веселее!
4
Седьмого ноября 1824 года высокий дом Русско-американской компании, где жили Бестужев и Рылеев, у Синего моста на Мойке, был похож на маяк в море. Кругом бушевали волны, затопляя низкие одноэтажные дома и гулко перекатываясь по их крышам. Баржи с дровами и с сеном, прибитые волной, закрывали высокий подъезд здания. Морские офицеры смотрели в подзорные трубы из верхних этажей и рассылали матросов на лодках. Тысячи баркасов и челноков неслись сюда со стороны эскадры, стоящей на Неве. Палили пушки, и в свинцовой мгле туманного осеннего дня всюду над водой дымно горели факелы.
Бестужев перетаскивал в верхние этажи гранки и рукописи «Полярной звезды» и собирался пробраться на лодке к Невскому.
Весь мокрый, с папками в руках, он слушал, приостановившись на лестнице, что рассказывали друг другу моряки: «Коломна смыта морем, на месте Галерной гавани будет пустырь, каменный Петербург выдержит, деревянный — погибнет… Но если бы знать, долго ли еще будет прибывать вода!»
Матрос с баржи прокричал:
— Адъютанта герцога Вюртембергского!
Кто-то внизу тихо спросил:
— Разве герцог не потонул?
И ему ответили из темноты дома:
— Герцоги не тонут. Не знаешь, что ли?
Бестужев быстро отнес папки наверх и высунулся из окна. Он заметил, что баржи сильно оседают под тяжестью людей, а возле дома между лодками шныряют матросы на узких плотах, сделанных из дверей, и подбирают плавающих в воде коз, собак и кошек. Плакали дети и женщины, столпившиеся па верхних пролетах лестницы, робко спрашивали моряков: «А если вода поднимется выше?..» Кругом было тихо, и голос человека был слышен явственно, как на палубе корабля. Бестужев крикнул:
— Кто спрашивал адъютанта герцога?
— Титулярный советник Глинка, — четко ответил кто-то из матросов.
«Глинка», — не мог не рассмеяться Бестужев. Образ маленького чиновника-композитора, хрупкого и изящного во всем, так не вязался сейчас с видом разбушевавшихся морских стихий. Но тут же Бестужев подумал, не случилось ли с ним что-нибудь, требующее безотлагательной его помощи, и спустился по наведенному к окну трапу на баржу.
— С кем я говорил? Что с Глинкой? — спросил он, осматриваясь.
— Господин Глинка просит сообщить, что с управлением, что делать с бумагами, — поднялся рослый человек, в котором Бестужев без труда узнал одного из слуг генерала Герголи, члена совета. — Господин Глинка заперт дома водой, ему перенесли рояль на верхний этаж и все его вещи, но он человек служащий и упорно считает, что должен быть на службе сейчас. Вот и послал меня к вам.
— А где генерал Герголи?
— В здравии и благополучии! — ответил слуга.
— И не беспокоится о бумагах?
— Никак пет, ваше благородие, не беспокоится.
Слуга тут же рассказал Бестужеву о том, что происходит в столице. В здании Главного управления путей сообщения затоплены два этажа. На крышах домов собираются с узлами жители из нижних этажей.
— Говорят, было в тысяча семьсот семьдесят седьмом году наводнение, ваше благородие, но нынешнее не сравнить!.. Одних детей — «наводняшек» этих — больше трех тысяч подобрано. Где размещать будут? Слыхать, будто государыня императрица приюты обещала открыть.
На барже глухо плакали, толковали о наказании господнем», о том, «высохнут ли дома за зиму» и поможет ли правительство пострадавшим от наводнения.
Бестужев отпустил слугу, сказав:
— Добирайся домой, а господина Глинку на службе увижу.
Вода спадала. Первые коляски и лошади курьеров пронеслись по освобожденной от воды тверди. Никогда не был так радостен стук копыт и колес, как в этот день, в первые часы после наводнения. Утром отовсюду свозили утопленников в морги. Поврежденные наводнением дома были пусты и безлюдны. После писали, что Петербург долго еще походил на стоянку разбитой в боях армии. Пушкин прислал из Михайловского поздравление Бестужеву:
Напрасно ахнула Европа,
Не унывайте — не беда,
От петербургского потопа
Спаслась «Полярная звезда».
Через несколько дней титулярный советник Глинка растерянно похаживал по отсыревшим, пахнущим плесенью комнатам управления. Обои свисали, а взмокшие ковры грудами лежали в коридорах. В каминах не загорались дрова. «Дорожка» пустовала. Ни один экипаж не подъезжал к дому.
Было странно получать в эти дни надушенные конверты с графскими вензелями, с заказами на почтовых лошадей и, как обычно, чинопослушные донесения из российских губерний о проявленной там ревности в строительстве мостов и шоссейных дорог.
Генерал Герголи предложил Михаилу Глинке тоном, каким отдавал приказания:
— Вечером быть у меня дома! Слышали?
И спросил, стараясь казаться грозным:
— Дочерей моих как зовут, помните? Таисия, Досифея, Поликсена. Почем знать, может быть, приглянетесь одной из них?..
Генерал раскатисто засмеялся.
В душе он считал, что подобная вольность к «нижнему чину» в управлении сама по себе показывает, насколько он, генерал Герголи, либерален и прост с подчиненными. Правда, помощник секретаря уже бывал в его доме и держал себя во всем независимо.
Город все еще приходил в себя после наводнения. Дома, на Загородном, было неуютно. Глинка послушно явился в этот вечер к генералу и до изнеможения терпеливо играл его дочерям на рояле. За игрой он забывался сам.