Глиссандо

Тес Ария

— Я тоже это заметила, но списала все на твое поразительное сходство с Петром.

Мама смотрит на меня долгих пару мгновений, а потом, ничего не отвечая, вдруг достает свой телефон.

— Что ты делаешь?

— Хочу узнать правду.

— Кому ты собираешься звонить?!

— Артуру.

— И что ты спросишь?! — беру ее руку в свою, хмурю брови, — Жива ли его дочь? Ты серьезно?!

— О нет, Макс, конечно нет. Если Амелия жива, и Артур почувствует, что мы догадались — мы трупы.

— Тогда как ты это узнаешь?!

— Поговорю с твоим отцом.

— Он будет слушать.

— Пусть слушает. Я умею быть хитрой, Макс, и нас с твоим отцом тоже многое

связано. Думаю, что он сможет передать мне сообщение, если он что-то узнал.

— Мам…

— Макс, твой отец может быть каким угодно, но он никому не позволит навредить своим детям. В этом они с Артуром похожи. И я тоже не позволю. Друзья друзьями, но ты мой сын, и ради тебя я пожертвую всем, — мама нежно гладит меня по щеке, а потом указывает подбородком в дом, — Иди. Я должна сделать это сама.

Восемь месяцев спустя

На часах уже девять. Я устало смотрю на ровные линии римских цифр и отгибаюсь в кресле, делая глоток виски. Он помогает мне не сойти с ума. Переговоры, встречи, перестановка кадров, смена ориентиров «АСтроя» — дорогого стоит. Не знаю, как бы я справился один. Хотя нет, знаю. Никак. Работы слишком много, и я почти живу в своем кабинете, но зато мы стали двигаться туда, куда отец в силу отсутствия ресурсов, соваться не рисковал — в сторону Азии. Теперь у «АСтроя» две головы, что всегда лучше, правда все равно не способствует здоровому сну. На этой неделе я спал всего пятнадцать часов от силы и выгляжу, как ходячий труп. От меня, наверно, все поэтому и шарахаются, когда я иду по офису, а может это из-за меня самого? Говорят, что энергетика у меня тяжелая, и взгляд резкий, острый, может так и есть. Я без понятия, и мне плевать.

Как же хочется спать. Просто упасть лицом в подушку и не подниматься, и я почти готов вырубиться прямо в своем кресле, что непременно сделал бы, но слышу тихий стук в дверь. Отлично. Пришла.

Лили заходит ко мне, и она очень взволнована. На ней синяя блузка и брюки — ничего «слишком». Строгие, изящные лодочки, пиджак, никакого декольте, а волосы убраны в хвост. Она вообще очень изменилась, если честно, пытается обелить свою репутацию, поменять отношение к себе, хотя мы оба знаем — ничего у нее не выйдет. Я даже усмехаюсь этим жалким попыткам, делаю еще один глоток и указываю в кресло рукой.

— Присаживайся, я тебя уже заждался.

Ничего не отвечает, никаких колкостей. Лили слегка кивает и неровной походкой направляется к креслу. Здесь все поменялось с времен отца, никакого «старого Лондона», а один сплошной минимализм, разве что на стене, где когда-то висели подсолнухи, теперь висит огненная фотография заката. Забавно, но мне сейчас легче переносить нашу схожесть с отцом: подсолнухи напоминали ему о маме, мне закат тоже кое что напоминает, но об этом сейчас думать я не хочу. Вместо этого цепко разглядываю Лили. Она волнуется еще больше, сжимает ладони на коленях, неловко поправляет волосы. Такое ощущение, что ей сложно усидеть на одном месте, и я ее понимаю. Однажды ее тоже пригласили в этот кабинет, чтобы предложить судьбоносный контракт. Я тоже предложу, позволю себе и в этом последовать отцовскому примеру.

— Помнишь, восемь месяцев назад мы тоже сидели в похожем кабинете. Давно это было, да?

Лили на миг замирает, приоткрывая пухлые губы, потом резко опускает глаза на свои колени и пару раз кивает.

— Помню.

— Зачем ты тогда пришла? Правду скажешь?

— Хотела тебя обезопасить.

— Ты все еще этого хочешь?

Снова

смотрит на меня, теперь испугано. Спорю на что угодно, что она боится того, что я хочу ей сказать, и не могу отказать себе в удовольствии утолить свое любопытство.

— Ты боишься?

— Макс…зачем ты позвал меня?

— Тебе известно, что через четыре месяца я женюсь…

— Конечно, — тише шепота соглашается, нервно проглатывая ком в горле, и я расплываюсь в еще более широкой улыбке.

— Нет, серьезно, ты боишься?

— Макс, я…я не понимаю к чему ты клонишь.

— Помнишь, тогда в доме моей матери, я просил тебя сказать мне правду, — цепко смотрю на нее, ожидая кивка, и когда она это делает, я отставляю стакан и приближаюсь ближе к столу, — Ты готова это сделать?

— Что сделать?

— Сказать мне правду? О том, что ты действительно чувствуешь?

Кажется у нее пропали все краски не только с лица, но и из глаз. Лили онемела, а мне только это и нужно было — не всю же жизнь ей подкладывать мне свинью. Поэтому я смотрю на нее, нервирую, заставляю пульс отдаваться в горле, в висках, да во всем ее теле. Нет. Лили этого не хочет, и я не про «правду», а про причину «почему она здесь».

Дверь резко распахивается, а я даже не вздрагиваю — знал, что так будет, и усмехаюсь, отклоняясь на спинке стула. Перевожу взгляд на гостя — это Матвей. Он весь на взводе. Он недоволен. Зол. Готов меня убить, читаю по глазам. Забавно, когда-то давно, оказавшись на его месте, я не рискнул пойти к отцу так яростно, как он. Лили же сама все подписала, как ни крути, зато потом, много лет спустя, на одном дебильном аукционе, я был и на месте Матвея…

— Что. Здесь. Происходит?!

— Беседуем с Лили о ее будущем в нашей семье, а ты что здесь делаешь?

Мой снисходительно-саркастичный ответ приходится ему, как кость в горле. То есть совершенно не туда. Картина, как Матвей медленно багровеет — лучшее, что со мной происходило за последние несколько дней, и это умиляет. Прибежал защищать «свое» — трогательно. Интересно, я также глупо выглядел?

— Что ты сейчас сказал?! — вместо меня Лили вдруг тихо-тихо шепчет, чуть ли не всхлипывая.

— Матвей, пожалуйста…не надо.

— Что ты ей предложил?! — орет, будто и не слыша ничего вокруг, я спокойно пожимаю плечами.

— Пока ничего. Тебя ждали. Присаживайся.

«В смысле?!» — читаю в выражении его лица, а потом и в ее, когда перевожу свой взгляд на Лили. Слегка закатываю глаза.

— Знаю я все «о вас». Садись уже, я дико устал, чтобы играть с вами в гляделки полночи.

Матвей недоверчиво косится на СВОЮ девушку, и да, она именно его. Забавно вообще, как все так получилось. Пока он проходит в кабинет, прежде прикрыв за собой дверь, я вспоминаю, как стал замечать за Лили перемены. Постепенные, но верные. Она еще раз пыталась меня соблазнить, а потом все прекратилось. Думаю, что эта попытка то была, скажем так, просто для галочки, для самоуспокоения. Она ушла с работы, поладила с мамой — та помогла ей, как обещала своей подруге, но, думаю, больше потому что ей ее было действительно жаль. Лили — ребенок, который потерял слишком многое, включая себя саму. Ей нужно было разобраться в себе, и помощь пришла, откуда не ждали — Матвей. Он всегда был в нее влюблен, поэтому простил за то, что она ляпнула сдуру, а это было именно сдуру. Лили тогда отца совсем не знала, поэтому думала, что так поможет им поладить — святая простота. Честно? Я за них рад. Тем, что делал отец, не занимаюсь, поэтому деталей их отношений не знаю, но я на самом деле вижу, как она поменялась. Что она, наконец, успокоилась.