Глиссандо
Шрифт:
— У тебя очень красивая дочь… — тихо продолжает Артур, игнорируя очередные оправдания отца.
Он поворачивается к Марине. В свете огня лицо его становится каким-то совсем уж дьявольским. Пугающим. Опасным. Марина тоже это чувствует, но утрировано стократно. Она и вовсе словно под гипнозом, сидит, не шевелится, а только смотрит в бездонные, голубые глаза этого человека, от которого за версту несет угрозой. Он спокойный, как удав, и я знаю, что он может сделать то, чего я и представить себе не могу, а самое смешное, я знаю это не потому
Тем временем Артур легко касается волос Марины, от чего ее начинает изрядно так потряхивать. Она сжимается, но не может отстраниться, Артур же слегка щурится. Знаете, что забавно? На подсознательном уровне я не вижу в нем льда, но подсознательный уровень сейчас мне недоступен. Вступает какое-то больное, острое желание, даже необходимость, защитить сестру, и я резко подаюсь вперед, отталкивая от нее руку этого человека. Тут же меня хватают за шею, а через миг я чувствую, как к виску прижимается холодное дуло пистолета.
— Еще раз дернешься… — шипит один из братьев, кто именно, не знаю, — Ты очень сильно об этом пожалеешь.
— Нет! Элай! Отпусти его! — также резко подается вперед Лили, а потом поворачивается к Ирис и орет пуще прежнего, — Скажи ему, остановиться!
— Маркус, уведи ее.
— Что?! Нет! НЕТ! Отпусти!
Но вопли и попытки вырваться отбиты сразу. Маркус спокойно закидывает сестру на плечо и уносит ее в сторону библиотеки, а я слышу, как Элай, тяжело дыша, добавляет.
— Руки на стол, Максимилиан Петрович. Не заставляй меня настаивать.
— Я не позволю трогать и угрожать моей сестре…
— Забавно это слышать от тебя.
— Элай, успокойся, — строго велит Ирис, но тот саркастично ухмыляется.
— А что? Он — Александровский. «Угрожать» и «трогать» — их история.
— Не надо, — тихо шепчет Марина, сжимая руки на коленях, потом переводит взгляд на Мишу.
Его, оказывается, точно также держат, как и меня. Богдан подоспел. Мы в любом случае в меньшинстве.
— Пожалуйста. Не надо…
— Она так напугана… — тихо протягивает Артур, и Мара смотрит ему в глаза, хмуря брови.
— Пожалуйста…мои братья…отпустите их, пожалуйста…
Артур слегка улыбается и кивает.
— Их отпустят, если они перестанут делать глупости. Как думаешь, у них получится?
— Они пытаются защитить меня, но…
— Но в этом нет никакого смысла, девочка.
Марина застывает, а он вдруг добавляет то, чего не ожидал услышать никто из нас.
— Потому что я не собираюсь вас убивать. Отпустите их.
В ту же секунду захват с моей шеи пропадает, как и брата отпускают, а когда я смотрю за спину, от нас и вовсе отошли на шаг. С усмешкой.
— Если вы не собираетесь нас убивать… — начинаю я, вернув внимание на главу семейства, но он тут же перебивает.
Обращается к отцу.
— Я отниму у тебя всех детей, Петр, но я не трону их и пальцем. Мы когда-то давно договорились,
— Что ты задумал?
— Думаю, что ты уже понял. У меня в руках твое сердце.
Очередное «что, твою мать?!» лезет наружу, но снова остается без ответа, даже тонет под впечатлением того, что происходит дальше. Точно раненный зверь, отец вскакивает и хватает Артура за грудки, вбивая в стену, а после орет:
— ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?!
В ответ он лишь усмехается. Я холодею изнутри, чувствую, что сейчас что-то грянет, и не промахиваюсь. Через миг раздается оглушающий звук выстрела, и когда я поворачиваю голову, мой мир сносит с ног. В арке стоит…мама.
Отец медленно оборачивается, застывает. Мы тоже. Я, кажется, увидел призрака…Она ничуть не изменилась с того последнего дня, когда я ее видел. Такая же красивая, такая же гордая, и все также плачет. В ее руках пистолет, он трясется, а мама всхлипывает и еле слышно шепчет.
— Отойди от него.
— Мария…
Не знаю, что работает, как спусковой крючок, но мама снова нажимает на курок, попадая в бра на стене. Отец слегка вздрагивает, правда в основном и не замечает этого, делает шаг в ее сторону. Он как безумный, если честно, и словно нет никого больше, кроме нее. Даже если бы вокруг взрывались бомбы, он бы продолжал смотреть только ей в глаза. Но маме это не нравится. Я вижу в ней дикую боль и обиду, но, как бы это не звучало, также я вижу любовь. Она все еще любит его, не смотря ни на что, хотя это и причиняет ей еще большие страдания. Поэтому ей и требуется несколько долгих секунд, чтобы собраться и выстрелить снова. На этот раз никаких холостых — точно в цель. Она попадает ему в бедро, и отец, взвыв от боли, падает на одно колено.
Словно срывает. Она будто обретает отвагу после первой, маленькой победы, чувствует себя сильнее, делает на него шаг и снова стреляет. На этот раз в плечо. Отец хватается за него, упираясь одной рукой в пол — мама подходит еще ближе. Я теперь могу разглядеть каждую черточку на ее лице, каждую деталь, и все равно не могу поверить.
Она жива. Жива! А он…он это знал. Он это сделал с ней, со всеми нами! И она это понимает лучше нас. Гораздо лучше нас. Остановившись рядом, мама целится точно в голову, но не стреляет. Она смотрит, как он медленно поднимает на нее глаза и вдруг шепчет.
— Давай. Стреляй, любовь моя.
— Не называй меня так!
— Но это правда. Ты — любовь всей моей жизни, и я всегда знал, что умру от твоей руки. Стреляй, — мягко добавляет и слегка улыбается, — Все нормально. Сделай это.
Мама всхлипывает и делает еще один маленький шажок, а дуло в ее руке начинает ходить ходуном еще больше, чем до этого. Мы все замираем, словно кто-то нажал на кнопку «пауза», боимся пошевелиться, пока между ними идет какой-то немой разговор. Только глазами. Я же понимаю еще кое что очень важное вдруг, так неожиданно: она не выстрелит. Не сможет. Любит.