Глория
Шрифт:
На тот момент, когда предводитель банды Восточных по имени Никиш собирался выпустить мне кровь, я ничего этого не знал, а узнал лишь спустя некоторое время.
Нож был убран от моей шеи, я был освобожден, а стволы обреза медленно, но верно, приближались к голове Никиша. Никиш указал ножом на Артура и сказал, махнув рукой своим людям:
— Ещё увидимся, Артур.
— Проваливай, Никиш, проваливай, — улыбаясь, ответил ему Артур.
Я посмотрел в его глаза, понял, что люди, спасшие меня, не желают мне зла, и потерял сознание...
...Вот так я был спасён. Спасён от гибели, от ножа сумасшедшего
Банда Артура насчитывала гораздо больше, чем восемь человек. Они жили общиной в большом четырёхэтажном здании, которое называли замком Артура. Там жили все, кому Артур доверял. Там жили нищие, просившие милостыню на улицах Фритауна, калеки, музыканты, игравшие на улицах, несколько разносчиков товаров, три битюга из команды Блэка (битюгами почему-то называли извозчиков). Отдельно в доме жили девушки, работавшие в домах Северного Фритауна кухарками или прачками. Девушки содержали замок и огороды на его территории.
У нас был общий котёл, куда все складывали свои заработанные деньги. Так мы и жили. Основная банда восьмерых занималась кражами из богатых домов, правительственных складов, магазинов и лавок. Награбленный товар продавался скупщикам краденого и это было основным доходом общины. Артур и парни грабили, тащили всё, что, по их мнению плохо лежало. Они прекрасно понимали, что идут против закона. Они понимали и другую сторону медали. Они вынуждены были жить так, как они жили. Всё вокруг них подталкивало их к грабежу. Они ничего не умели, кроме этого. Они занимались этим с самого детства. Они жили так и всё. Так пришлось жить и мне.
Если ты тонешь, то единственное, что ты можешь сделать, чтобы выжить — это выплыть. Чтобы остаться в живых, ты будешь хвататься за всё, что попадется под руку. Также и в жизни: если с самого рождения ты никому не нужен, если всё, что ты получаешь от внешнего мира — это пинки и затрещины, если ничто в этом мире не дается тебе просто так, то не стоит удивляться, что в то время, когда обыкновенные дети ходят в школу и гоняют мяч, ты превратишься в мужчину. Мужчину, у которого тело двенадцатилетнего мальчишки, мужчину, который вынужден зарабатывать себе на жизнь тем, что стянет с прилавка на рыбном рынке. Ты будешь готов ответить ударом на удар, ты будешь готов подчиниться силе, чтобы остаться в живых, но ты никогда не будешь рабом, ты будешь готов умереть, но не быть шестеркой. Ты научишься превыше всего ценить помощь друга, вовремя протянутую руку, черствый кусок заработанного хлеба будет казаться тебе вкуснее куропатки в ресторане Северного Фритауна.
Если ты вырос на улице — у тебя есть много дорог, которые в конце сходятся в одну. Эта дорога так или иначе приводит тебя к тому, что люди называют «преступлением».
Сначала ты воруешь, чтобы было что пожрать. Потом тебе нужно украсть одежду, потому что старая уже разлезлась в клочья.
Нельзя объяснить глухому от рождения, как прекрасна музыка. Нельзя объяснить сытому, что такое — настоящий голод. Нельзя объяснить человеку, закутанному в меха, что значит — замерзать на морозе. Если кому-нибудь из вас нужно объяснить, почему в жизни происходят такие вещи, как смерть родителей, как Разрушение или Закон — я не смогу объяснить этого. Я не смогу объяснить, как дети, потерявшие родителей или брошенные родителями, вынужденные жить на улице без чьей-либо помощи, становятся ворами. Я сам был таким, но объяснить человеку, который никогда в жизни не голодал, что это значит: украсть буханку хлеба, чтобы поесть — я просто не смогу.
Я не прошу жалеть нас — мы ненавидели жалость посторонних людей и жалость к себе. Вы не имеете права осуждать нас — вы не жили так, как были вынужден жить мы. У вас нет прав, чтобы осуждать нас или жалеть, реально вы можете сделать только одну вещь — понять нас. Просто понять...
— Ну, что, оклемался? — сквозь шум в ушах услышал я чей-то голос.
Я с трудом разлепил глаза и увидел светловолосого парня, склонившегося надо мной. Голова моя раскалывалась пополам, я чувствовал, как коркой запеклась кровь на лице. Приподнявшись на локтях, я увидел черноволосого парня в длинном плаще. На его боку под расстёгнутым плащом я увидел кожаную кобуру и патронташ с десятком патронов в гнёздах. Из кобуры торчала отполированная рукоять обреза. Парень в плаще перехватил мой взгляд и внимательно посмотрел мне в лицо.
Чьи-то сильные руки приподняли меня и усадили поудобнее, спиной к большому камню.
— Ну, что будем делать? — услышал я.
— Не бросать же его здесь.
— Эй, малый, — встряхнули меня за плечо, — ты идти-то можешь?
Я промычал что-то подтверждающее.
— Ладно, джентльмены, берите его и пошли.
— Жрать охота, — кто-то зевнул.
— Успеешь ещё, — проворчали ему в ответ.
Меня рывком поставили на ноги, забросили мои руки за свои плечи и мы зашагали куда-то. Я болтался между парнями, как белье на веревке в дождливый день. Мы шли довольно быстро, хотя я с трудом переставлял ноги. Скоро мы выбрались из района развалин и зашагали по узкой пыльной дороге. Пыль бархатом касалась моих ног. Я заметил, что свет стал красноватым: солнце садилось.
Дорога постепенно забирала вверх на холм. Я поднял голову и увидел большой дом, придавивший своим фундаментом вершину холма. Дом был похож на один из замков Верхнего Города, но был далеко не так прекрасен: в высоких и узких окнах верхних этажей не было стекол, некоторые были забиты досками. Все окна первого этажа были заложены обломками кирпичей и камнями. Дом казался нежилым, но потом я заметил дым, поднимающийся из трубы на высокой, выложенной потрескавшейся и потемневшей от времени черепицей, крыше. Пыль под ногами сменилась камнем и, когда мы вышли на ведущую к дому дорожку, посыпанную песком, я услышал шум волн океана.