Глоток кислорода
Шрифт:
Коридор тянулся и тянулся. Девушка плыла следом за транспортными ботами, торопливо вспоминая то, что учила когда-то, столетия назад, в прошлом году, когда над головой светило нормальное солнце, а не чахлый люм, воздух пах фиалками и хвоей, а не потом нестиранной бессменной майки пострадавшего Семена, а вокруг были подруги, друзья и преподаватели, даже родители иногда – но не было жуткого сознания того, что единственное оставшееся живое существо на станции сейчас, кроме нее и оператора – это гигантский паук, воплощение всех ее детских кошмаров, с которым она не способна остаться наедине даже на несколько минут… И уж тем более, не сможет – на оставшиеся восемьдесят семь длинных, чудовищно длинных
Вероника стиснула зубки. Нет, не в этот раз, чтоб вас трижды всех поперек хребта ржавой шпалой!
Боты плыли вперед, послушные, тупые, безмолвные, ни один не оглянулся удивленно – что за странные вещи говорит человек в белом эластокомбинезоне, облепленном крупноячеистой фиолетовой сетью, с нелепо оттопыривающимися блоками на спине, животе и запястьях?
Дверь медотсека, выждав дежурные пять секунд, зевнула навстречу, впуская. Входя, Вероника содрогнулась – сзади и сверху, с потолка, куда она не успела посмотреть, явственно прозвучали щелчки хитина, и что-то завозилось – что-то огромное, щетинистое, мерзкое и многоногое. Ждущее ее там, за дверью…
Выждав, пока колючая дрожь, вползающая по спине наверх, на затылок, стягивающая там кожу в пучок, уймется, девушка до боли укусила губу.
Боты деловито раскладывали пациента на операционном столе, дестабилизирующими растворами ломая превращающийся в труху транспортный гель, жужжали пылеприемниками, вытягивая эту труху в утилизирующие емкости.
Дверь схлопнулась, сращивая диафрагму сразу из нескольких направлений, и на ней загорелся ярко-алый маркер. Все, доступ в отсек теперь закрыт для всех, разве что станция начнет падать вниз.
В ухе торопливо замурлыкал индикатор программы оперблока, настойчиво предлагая начать процедуру предоперационной гигиенической обработки. Вероника провела пальцем с эргоподом от горла до паха – эластокомбинезон обмяк и расползся, стал таять, вместе с выросшим на нем комплексом экстренной помощи, эластин сползал с тела, неприятно скользя по коже, словно большая мокрая улитка, сворачивался в густые длинные тяжи и, извиваясь в воздухе, уходил в модуляционный блок на стене, большой, белый, мягко гудящий. Девушка закрыла глаза, расставила ноги и растопырила пальцы, пока по телу скользил эпилирующий луч, срезающий лишний с точки зрения асептики и гигиены волосяной покров – неприятно щекочущий под мышками и между ног. Первая самостоятельная операция – не на практике, не в голоимп-проекции, вживую, без ассистирующих дроидов, без коллегиальной эмпат-волновой конференции, лишь ты и лежащий в хирургическом сне пациент. И огромная пустая станция, равнодушный кусок металла, плывущий в ледяной пустоте орбиты склочной, беснующейся планеты.
«Боль – на что она, много раз ты спросил? Представь жизнь без боли. Представь ее без страха. Представь без страдания. Без врагов, без предателей, без обид и потерь. Представь. Не можешь? Никто не может. В боли ты рождаешься. В боли ты живешь».
Никола Сна, первая книга Откровений, жестко цензурированное издание по голоимп-сети, полный запрет через пять лет после издания.
Помещение оперблока залил яркий белый свет. Нарост хирургической установки вытянулся над лежащим Семеном – сильным, здоровенным, брутальным в своей потной вонючести, но сейчас – безумно жалким, как ребенок, вылетевший на транглайде на автостраду пятого уровня (глиссмобили, несущиеся со скоростью до 1000 километров в минуту, творят чудеса с человеческим телом – несмотря на обязательное стаб-поле первого класса и гель-защиту трансглайдеров). На травмированном колене красовался огромный, снежно-яркий нарост из пены, геля и желе, который сейчас полосовали сканирующие лучи.
Упал колпак, брызнули отрывистые струйки дистиллированной воды, заерзали мягкие, но назойливые шелковые щетки, ударила жгучая струя фена, сжигая капли влаги на коже. Поползла снизу вверх огромная улитка, пахнущая цедрой.
– Наркоз даем, – услышала Вероника свой голос. Первая операция.
За дверью – паук.
Вокруг – пустота.
Почему-то, некстати, припомнился Игвер Кнутссон – красивый, несмотря на многократное омоложение, смешной в своем неловком ухаживании, сжирающий глазами, обещавший что-то более конкретное, чем обычный альфа-коитус от однокурсников…
– Наркоз дан.
Проекционная карта перед глазами расцвела – данные томографии лежащего, аналитические срезы органов, сосудов и даже тканей, бегущая полоска общего анализа крови, наслаивающиеся друг на друга снимки мыщелка бедренной кости, внутреннего мениска, распаханных крестообразных связок, расколотого надколенника и длинный зигзаг разлома большеберцовой кости – линия разлома размыкалась перед глазами девушки, костные отломки расходились, маркеры подсвечивали поврежденные сосуды, рисовали ярким пунктиром проекции протезирования, отмечали основные манипуляции по обнажению и удалению поврежденной ткани.
Вероника протянула руку – хирургический блок на запястье радостно загудел, через криокольцо, торопливо меняющее форму, выплавляя длинный хоботок артроскопа, наращивая в полости линзы и вытягивая нити люм-мультиволокон тонкой сетью вокруг. Она коснулась свободной рукой розовой громады оперблока, оживляя его, передавая информацию, активируя основные рабочие модули.
ГУУУУУУУМП!
Свет мигнул и вспыхнул снова. Слегка взвыл рециркулятор на потолке – запнувшись и снова начиная втягивать через бактерицидные фильтры воздух медицинского отсека. На миг задрожал толстый хобот оперблока, на короткий миг, но – завис, отключившись полностью.
К глотке на миг подкатило – и отпустило, оставив во рту и гортани ощущение жгучей кислятины.
Злая планета Аарана-Шестая напоминала соплячке, что прибыла на древнем «Булгакове-II», что она здесь и все видит. И ничего не забывает.
* * *
Дроны падали на замершую внизу планету – широкой россыпью, словно внезапно окаменевшие капли дождя, черные сверху, ярко сияющие всеми оттенками оранжевого снизу. Добывающие станции замерли на безопасной (относительно, конечно) ближней орбите, впившись в выброшенные хищные капли контролирующими и управляющими лучами. В холодной и вечной тишине, беззвучно, наращивая скорость, длинные каплеобразные тела неслись к запекшейся корке поверхности, тридцать километров им осталось, двадцать километров, первый тормозящий импульс, десять километров, обязательные алармы грядущего столкновения, второй тормозящий, и почти сразу – третий, корректирующий, напоминающий громкий чих, выкидывающий ярко-голубую тучку отработанных газов, следом включаются маневровые двигатели, несется серебристая трель, знакомая до зубной боли каждому дежурному оператору – та-ти-та-таааат-та-ти-та! Дрон у поверхности, готов к работе. Щелчок. Проекционный слайд в управляющей рубке последовательно расцветает зелеными точками, меняющими оранжевые.
Мятежная планета сейчас спит, ее черно-фиолетовая поверхность, пронизанная огненными прожилками, исходящая паровыми гейзерами, застыла уродливыми наростами прошлых выбросов, и в этой толстой, спекшейся от яростного жара, корке, невидимые лучи сканеров дронов торопливо ищут выходы драгоценных пород и чистых металлов, растаявших и застывших толстыми бесформенными медузами, заключенными в расплавы каменистой массы. Гулко воют антигравы, захлебываясь, выстреливают дублирующие реактивные двигатели (кислорода в атмосфере катастрофически мало), толстые каплеобразные тела, которые успели обзавестись многоколенными паучьими ногами, зависают над заживающей раной поверхности планеты, и настойчиво шарят по ней, выискивая слабое место.