Глубинный путь

Трублаини Николай Петрович

— Это я? — вскрикнул Тарас.

— Да, — кивнул следователь. — Он выбросил Тараса из поезда и почему-то долго не хотел в этом признаться. Но нам удалось собрать необходимые доказательства. Мы даже выяснили, что он получил выговор от своего начальства, так как этот бессмысленный поступок мог выдать его. Он даже признал себя виновным в нападении на Черепашкина. Он оглушил Черепашкина и выпрыгнул вместе с ним из самолета, надеясь получить у чудаковатого управдома нужные сведения, так как заметил у Черепашкина записку, касающуюся Довгалюка… Он выпытал все, что мог, но это дало ему немного. Дальше показания Догадова несколько расходятся с показаниями

самого Черепашкина. Он не отрицает, что переодел бывшего управдома в свою одежду и обменял документы. Дальше он утверждает, что хотел убить Черепашкина, но, раньше чем он выполнил свое намерение, Черепашкин убежал… Диверсант без особого труда устроился палеонтологом, ему удалось попасть на один из самых ответственных участков туннеля, устроить взрыв и выпустить в шахту воду из верхнего озера. На этом его деятельность была прекращена.

— Для чего это было сделано? — поинтересовался Макуха.

— Этого требовали от него разведки некоторых реакционных государств. Правительства этих государств готовятся к войне с нами и понимают, какое стратегическое значение имеет туннель.

— Может, и не понимают, — тихо сказал Самборский.

— А как он сразу пронюхал о туннеле и о нашей встрече в солярии Аркадия Михайловича? — спросил Макуха.

— Устроившись в редакции «Зари» техническим консультантом, он намеревался добывать сведения о самолетах, в том числе о самолете товарища Шелемехи. Подслушал разговор нашего уважаемого хозяина с профессором Довгалюком, узнал о ваших «вечерах фантазии». Оказывается, позднее физик Гопп, зайдя в редакцию, рассказал об идее подземного пути. Шпион все схватывал сразу и очень хорошо ориентировался. Он там у себя прошел хорошую школу.

— И теперь… — протянул Самборский.

Томазян кивнул головой, показывая, что он понял.

— Его как шпиона и диверсанта будет судить военный трибунал. Он признался, что его настоящее имя Томас Гелл. Ссылаясь на то, что он иностранец, шпион требует иностранного защитника. Разумеется, ему откажут, так как по нашим законам защитником в советском суде может быть только советский подданный.

Некоторое время в комнате царило молчание. Потом Антон Павлович тяжело вздохнул:

— Я чувствую себя достойным всяческого наказания за то, что не сумел раскусить этого субъекта…

— Успокойтесь, — мягко сказал Томазян. — Негодяи часто обманывают честных людей. Вот почему мы ни на минуту не должны забывать о бдительности. Но, — продолжал следователь, — первых значительно меньше, чем вторых, и бдительность не должна превращаться в подозрительность. Надо ценить доверие людей, надо верить в человека. «Человек — это звучит гордо», сказал великий писатель. Мы верим в это и поэтому творим великие дела. Здесь, в вашем кругу, в кругу победителей подземных глубин, я чувствую себя прекрасно, потому что вы утверждаете право человека на гордость.

Томазян провозгласил тост за гордость, и все присутствующие единодушно поддержали его.

Поднялся Самборский. Видно было, что он волнуется.

— Товарищи! — торжественно обратился он к нам. — Сегодня в ночном выпуске последних известий по радио объявят о том, что мы можем назвать тайной инженера Макаренко. Вот почему, с согласия нашего гостеприимного хозяина, я беру на себя смелость рассказать вам эту тайну двумя часами раньше.

Мы сидели очень тихо, когда Томазян рассказывал о Томасе Гелле, но даже внимание, с каким слушали следователя, не шло ни в какое сравнение с той тишиной,

что воцарилась, когда Самборский заговорил о тайне инженера Макаренко.

— Товарищи! Мой лучший друг Ярослав Васильевич Макаренко, к сожалению, не может сейчас быть с нами. Несколько часов назад он докладывал на заседании правительства об окончании испытаний Глубинного пути. Вы знаете, что в течение долгого времени почти все считали, что макаренковские принципы строительства туннеля абсурдны. Я сам, к величайшему моему сожалению, выступал против Ярослава Макаренко. Его система строительства казалась нам всем слишком расточительной. Но Ярослав и академик Саклатвала знали, что делали. Знало это и правительство. Знало и поддерживало их. И вот результаты: многократное испытание центральных участков туннеля показало, что поезда там могут двигаться со скоростью до тысячи трехсот километров в час.

Самборский замолк, потом, словно желая подчеркнуть свои слова, повторил:

— Тысяча триста километров в час!

— Не может быть! — вырвалось у Тараса.

— Это правда, мой друг. И разве не об этом ты когда-то мечтал?

— Как же удалось добиться такой скорости? — с изумлением спросил я.

— На этот вопрос вы, вероятно, получите ответ через некоторое время. Я пока что лишь сообщаю вам об этом невероятном факте. Скорость поезда-экспресса на Глубинном пути значительно превышает скорость самого быстрого пассажирского самолета. А безопасность подземного движения, его регулярность, независимость от состояния погоды, изменения температуры и тому подобного оставляют далеко позади транспортную авиацию. Последняя имеет только одно преимущество: для нее не нужно строить пути.

— И про эти возможности до сих пор никто не знал? — воскликнул Макуха.

— Да. В интересах государства тайна сохранялась до полного окончания строительства. Я узнал ее только во время ликвидации ужасной катастрофы на Глубочайшей.

Трудно передать, какое впечатление произвело на нас сообщение Самборского. Оставались спокойными только Черняк и Шелемеха: как выяснилось немного погодя, они всё знали раньше.

Кажется, я волновался сильнее других. Вот она, тайна, раскрытие которой объясняет так много непонятного в строительстве Глубинного пути, в поведении Ярослава Макаренко, автора идеи сверхскоростного движения!

Но как он этого добился? При чем здесь герметизация? Это пока для меня было непонятно и еще больше разжигало любопытство.

В соседней комнате зазвонил телефон, и Черняк вышел из-за стола. Гости остались одни, продолжая оживленную беседу.

Мною овладела какая-то молчаливость и задумчивость. Встав с места, я подошел к открытому окну. Вспоминались тревоги, связанные со строительством.

Ко мне подошел Тарас. Он расчувствовался и начал рассказывать о своих мечтах.

Парень твердо решил стать инженером-туннелестроителем. «Буду кротом», — говорил он мне о выборе будущей профессии.

Он мечтал о туннелях, которые свяжут мыс Дежнева с Гибралтаром, Гибралтар с мысом Доброй Надежды, а мыс принца Уэльского с мысом Горн. Мечтал превратить Антарктику и приарктические пространства в ульи, сотами которых станут подземные тропические сады, прокопаться к центру Земли, разыскать все геологические богатства нашей планеты, собрать все спрятанные в глубинах памятники старины.

Мы смотрели на звездное небо. В Москве звезды были еле видны — заливавшее город электричество освещало небо, заставляя бледнеть далекие солнца.