Глубокая борозда
Шрифт:
— А вы не волнуйтесь, товарищ Вихрова, — негромко поддержал Павлов. И казалось, эта поддержка совсем успокоила девушку.
— И в прошлом году, Михаил Николаевич, вы потребовали, чтобы вот так же в сводку включили триста гектаров неубранной пшеницы… Вы тогда как говорили? Сводку даете на день раньше, поэтому условно и надо добавлять. А хлебосдачу оформляли как? Зерно не провеяно, а вы заставили «Заготзерно» выписать квитанцию на сданный будто бы хлеб. Вы же так приказали? — уставилась на Обухова Вихрова.
— Ишь, какое наступление! — засмеялся Обухов, но в его смехе слышались фальшивые нотки. — Но хлеб-то, сданный по той квитанции, теперь в закромах государства?
— В закромах, — согласилась Вихрова. — А только это одно и то же, что и эти пятьсот гектаров. Мы их засеем…
— Ладно, все ясно. Садитесь, Вихрова. Какие замечания у членов бюро?
— С приписками надо бороться самым беспощадным образом, — негромко сказал Павлов. А затем склонился в мою сторону и тихо прошептал: — А вообще Соколов рано не любит сеять, вот и мудрит.
— Есть предложение: Соколову и Орлову объявить выговор! Возражений нет? — Обухов переждал немного. — Значит, принято единогласно. С этим вопросом покончили.
Я решил ехать в колхоз «Сибиряк».
— Давай пропесочь Соколова, — наставлял меня Обухов. — Дело тут даже не в приписках…
— А колхоз «Сибиряк» отстающий? — спросил я.
— Нет. Там же этот Соколов пятнадцать лет. Один такой у нас в районе остался. Как это говорится: последний из могикан. Все председатели с образованием, а этого пока держим. За опытность. В районе девяносто четыре процента председателей со специальным образованием, а вот шесть процентов — это и есть Соколов. Сводку портит… Я это в шутку, конечно. Закваска у него старовата. Одним словом, пропесочь!
И, когда я был уже у двери, Обухов крикнул:
— Эту приписку можно и не акцентировать. Затяжка сева — вот что главное! Тут, знаешь, какое дело? — Обухов встал из-за стола, подошел ко мне. — Председателей мы подобрали энергичных, они жмут, а колхоз «Сибиряк» отстает. Ну, мы на Соколова поднажали, да вот ты через газету подстегнешь… Бывай здоров! — Обухов протянул руку.
Этот разговор только усилил желание поближе узнать «последнего из могикан».
Соколов задумчиво стоял у своей подводы.
— А где же ваша агрономша? — спросил я Соколова.
— Она с бригадиром на мотоцикле уехала. Садитесь.
— А в колхозе, видно, машины легковой нет?
Соколов ответил не сразу. Он уселся поудобнее, то есть повертелся на месте, чтобы двоим нам разместиться в тесном коробке на дрожках.
— А легковая, понимаешь, плохой помощник.
— Это почему же?
— Почему? — Неожиданно Соколов остановил лошадь и крикнул: — Привет, Степан Иванович! — На лице Соколова появилась улыбка, он торопливо соскочил на землю. — Я на минутку, — сказал он и ушел в ограду, вслед за знакомым ему Степаном Ивановичем.
Минут через двадцать мы двинулись дальше. Соколов заговорил оживленнее, чувствовалось, что встреча со Степаном Ивановичем была ему приятна.
— Вот вы говорили про машины. С одной стороны, понимаешь, очень хорошо иметь машину каждому руководителю. А с другой — некоторых руководителей испортила легковая машина. Удивляетесь? А вот послушайте! У нас в Сибири хлеб все решает, а хлеб растет, когда землю обработаешь по-человечески. Народ же есть еще и не шибко сознательный. Кое-кто норовит за счет качества повысить выработку. А кто качество проверит? Агроном. Но больше того — председатель должен. И вот, понимаешь, посади их на легковую машину — они разучатся и по полям ходить, особенно в весеннее время, когда грязь по колено, а машина бегает только по тракту. Вот и выходит, как у нашего главного агронома МТС, — не скажешь, что он на полях не бывает, часто ездит. Только не по полям,
Когда поселок остался позади, Соколов достал папиросы, закурил и замолк. Задумался.
День клонился к вечеру. На горизонте солнце встретилось с черной тучей, врезалось в нее золотистыми стрелами. Но победила туча, она наглухо закрыла солнце.
— Скажите, Иван Иванович: почему вы с такой легкостью приписали пятьсот гектаров посева?
— Будете в газету писать? — Соколов повернулся ко мне, и его внимательные глаза строго глянули из-под густых бровей. — Ну что ж, факт, понимаешь, налицо…
Я подумал, что он обиделся. Но еще в райкоме мне показалось, что Соколов говорил не откровенно, что на приписку он пошел по какой-то другой причине. Да и слова Павлова о том, что Соколов что-то мудрит, подтверждали сомнение. Как бы вызвать Соколова на разговор? С кем это он сейчас говорил? Степан Иванович… Степан Иванович… Вспомнил! Это было, видимо, лет шесть назад. Также в апреле… В кабинете секретаря обкома. Новый секретарь проводил свою первую весну в нашей области. А весна выдалась необычной — слишком ранней, и секретарь созвал ученых и специалистов для совета. Да, совершенно точно! Отчетливо вспомнилась даже дата этого совещания. И год. Это было в 1949-м. Шестнадцатое апреля. Секретарь обкома поставил один вопрос: о сроках сева. Первым слово взял директор научно-исследовательского института Верхолазов. Он безапелляционно заявил: «Сегодня шестнадцатое апреля, и мы уже явно запоздали с севом пшеницы».
После Верхолазова выступило человек пять ученых. Они не возражали Верхолазову, лишь сделали оговорки о качестве семян, о правильной обработке земли. И вдруг это единодушие было нарушено. Поднялся тот самый Степан Иванович, с которым только что разговаривал Соколов. Он назвал множество цифр за различные годы. Выяснилось, что он работает на сортоиспытательном участке в одном из колхозов области и собрал личные наблюдения лет за пятнадцать. С цифрами в руках он доказывал, что ранние сроки сева в Сибири или по крайней мере в их районе резко снижают урожай. Ранние посевы, говорил он, не только хуже урожаем, но они способствуют сильному засорению полей.
— Когда же начинать сев? — спросил секретарь обкома.
— В мае. Сеять раньше мая — заранее обрекать колхозы на недобор урожая.
Это смелое заявление, идущее вразрез с мнением больших ученых, смутило многих. Слышались шепотком высказанные иронические замечания, смешки.
Тогда снова выступил Верхолазов. Он умел говорить, умел и держаться. Заметил, что он объяснил только свою точку зрения, и как бы мимоходом усомнился в правильности опытов, результаты которых сообщил… Ага! Наконец-то я вспомнил и фамилию: Степан Иванович Наливайко. Точно!