Глубокие мотивы: повести
Шрифт:
— У самолёта?! Да это же я поцеловала…
— Со слезами?
— Всплакнула. Так ведь он, товарищ следователь, мне дороже любимого.
— Почему же?
— Я упала в воду…
Она стала рассказывать, как Вересов её спас, и перед глазами Рябинина вспыхнула та характеристика, которая так ему понравилась.
— Значит, это вы… — промямлил он.
— Теперь Вересов мне ближе родственника, — негромко сказала Рыжина и почти сердито сморщила нос, сдерживая слёзы. — А о моей любви он и не знает. Спросите любого… Никто не знает, кроме вас…
Она достала платок и заплакала, не сдерживаясь.
Рябинин
— За что же он ударил жену? — выдавил Рябинин, всегда оставаясь следователем.
— Не знаю, — глухо ответила она сквозь платок. — Лучше бы ударил меня. Я бы даже не вскрикнула…
— Простите, — буркнул Рябинин.
Он встал и прошёл по кабинету мимо своего стола, мимо плачущей женщины.
Шерше ля фам… Ищите женщину. Нет, следователь должен искать не женщину. И не любовь. Следователь должен отыскивать истину.
Рябинин приблизился к ней и тронул пальцами её обожжённый висок, чтобы она подняла голову:
— Простите меня.
12
В пятницу Рябинин сложил один к одному ещё не подшитые листки дела, выискивая то, что он мог упустить. Вроде бы сделано всё. Можно провести между ними повторную очную ставку, но в их показаниях нет противоречий. Да эту очную ставку Рябинин хорошо и представлял: будут сидеть бывшие супруги, теперь уже бывшие; не поднимать друг на друга глаз; он будет молчать, а она плакать. Можно вызвать врача «скорой помощи», но есть подробный акт судебно-медицинской экспертизы. Сослуживцы, знакомые, родственники и соседи допрошены. Поэтому Рябинин принялся за свидетелей из зала ожидания, видевших удар: длинный список в десять человек. Их можно бы и не допрашивать — показания четверых уже есть, но он надеялся на те золотые крупицы, которые иногда и неожиданно вдруг заблестят в самой распустой породе. Вызвал всех десятерых на один день, хотя обычно приглашал человек трёх-четырёх. Думал, что понедельник будет забит допросами и суетой, которая всегда получается от многолюдья…
Но суеты не было. Допросы брали минут по двадцать. Люди видели удар или потерпевшую на полу и говорили об этом несколькими скупыми фразами. Четверо свидетелей вообще не пришли, словно чувствуя необязательность этих допросов. Осталось трое, которых Рябинин уже не очень и ждал.
День кончался. Дом на той стороне улицы заблестел сразу всеми окнами, словно их занавесили фольгой. Солнце не спеша оседало к горизонту. Рябинин думал: сколько же пустых дней выпадает из жизни человека? Посчитать бы, да некому. Эти дни, вернее, деньки складываются в годы, а те образуют жизнь, такую же пустую, как и пустые деньки. Но в сегодняшнем дне Рябинин был не виноват. Он искал крупицы в пустой породе — пока шла одна порода.
В дверь постучали. Рябинин улыбнулся: а вдруг «крупица»? Обычно входили сразу после стука, и эта вежливая дробь в дверь ответной реакции вроде бы не требовала. Но постучали ещё раз, как-то торопливо, всей ладонью.
— Войдите!
Ему показалось, что пожилая женщина пританцовывает — так она спешила к столу. Села мгновенно, не дожидаясь приглашения. И сама назвалась:
— Димулина Антонина Сергеевна.
— Ну,
Димулина раскрыла сумочку, закрыла, переложила её с колена на колено, поправила седеющие волосы и опять защёлкала металлическим замочком. Рябинин с интересом смотрел на розовеющее лицо свидетельницы — она волновалась.
— Рассказывайте, — чуть строже предложил он, загораясь вдруг появившимся интересом к допросу.
Димулина посмотрела на следователя почему-то жалобным взглядом, словно Рябинин подозревал её в краже:
— Что я могла видеть… Краем глаза. И нервничала сильно…
— Сейчас-то успокойтесь, — посоветовал Рябинин, наблюдая за пляшущей сумочкой: больной человек или сильно возбудимая натура, коли бегают руки при одном воспоминании о той сцене. Или знает что?
— Муж замахнулся, а она стоит, как вкопанная. Хоть бы крикнула или схватилась бы за голову…
— Зачем за неё хвататься?
— Чтобы как-то прикрыть.
— Он метил в голову?
— Конечно!
— А попал в лицо?
— Если бы ударил, то по голове.
— Разве он не ударил?
— Если бы ударил, то от головы ничего бы не осталось.
— Ну уж? — усомнился Рябинин.
— Конечно. Она же чугунная.
— Кто… чугунная?
— Латка.
— Какая латка?
— Красного цвета, для тушения кур и уток. Муж её схватил и замахнулся, а я как завизжу на весь микрорайон… Он и струсил.
Рябинин громко рассмеялся — тоже на весь микрорайон. Димулина умолкла, удивлённо разглядывая повеселевшее лицо следователя.
— Вот и волнуюсь, — неуверенно заключила она. — Сосед ведь. Дам показания, а он злобу затаит.
— Я вызвал вас по другому поводу. Случай в аэропорту.
— А-а-а, — протяжно сказала Димулина и укрепила сумочку меж колен, чуть их раздвинув. Теперь сумочка стояла крепко. И замок больше не щёлкал, потому что сверху спокойно легли руки. Так спокойно, что Рябинин своими близорукими глазами видел густо-бордовый маникюр. Белёсый луч солнца, отражённый окном противоположного дома, упал на ногти, и они сверкнули рубином, как брусника в лесу.
— Толком я ничего не знаю. Услышала крик и обернулась. Женщина сидит на полу, рядом стоит мужчина. Народ сбежался…
Вот и всё. Золотая крупица не блеснула. Рябинин почувствовал то опустошение, которое возникает от пустоты же. Он смотрел на свидетельницу: что же она сидит? Сидит спокойно, благо спрашивают не о соседе. Да и следователь сидит, как изваяние, потому что беспокойство — дитя интереса.
— Близко подходили? — вяло поинтересовался Рябинин.
— Нет, я скандалов не люблю, — ответила Димулина так, словно их любил он, следователь.
— Что ещё видели?
— Появилась милиция, их забрали, и всё.
— «Скорая» приезжала? — спросил он, потому что больше спрашивать было нечего.
— Ещё раньше.
— До милиции?
— Нет, до этого безобразия с дракой.
— Подождите-подождите, — быстро произнёс Рябинин. — Как же могла приехать «скорая» до удара? Вы что-то путаете…
— Ничего не путаю. Я сидела в уголке на чемодане и видела своими собственными глазами, как два врача прошли к толпе.
— Ну, и когда же приезжала «скорая»? — повторил он.