Глубокий рейд. Записки танкиста

Максаков Владимир Николаевич

— Ну, а дальше что было? — опросил кто-то из автоматчиков.

— А дальше нашли мы свою часть, вот и всей сказке конец, — ответил Мальченко, с наслаждением потягивая кипяток, который ему поднес в кружке Варламов.

— Ну и горазд ты трепаться, — сказал Чечирко. — С тобой поделиться нельзя, все разболтаешь первому встречному.

— Не сердись, друг Афоня. Я же про тебя ничего плохого не сказал. А то, что пользовал ты своим лекарством старух, так это не беда. Лишь бы людям шло не во вред, а на пользу.

Какой замечательный человек наш русский солдат! Чем больше

узнаешь его, тем сильнее восхищаешься им. Никогда и нигде, ни при каких обстоятельствах не вешает он головы. Чуть только выдастся свободная минута, как уже слышна задорная шутка и заливистый смех. А в дело пойдет, — так только держись! Забывается вмиг все на свете. Он крепко любит жизнь, но в любую минуту готов отдать ее за свою Родину, за свой народ. Но отдаст не дешево. Возьмет за нее не одну, а десяток вражеских голов.

Время было уже далеко за полдень, а наши разведчики все еще не возвращались. Мы начали серьезно беспокоиться, но лейтенант Решетов, очень любивший Овчаренко и считавший его неуязвимым, стал успокаивать:

— Да разве не знаете вы сержанта? Легче ветер поймать в чистом поле, чем его. Он самому черту в одно ухо залезет, в другое вылезет, тот и не заметит, — говорил он. Но видел я по лицу Решетова, что лейтенант сам сомневался в благополучном исходе разведки.

Водитель Семенов, любивший своего друга Овчаренко больше родного брата и сейчас переживавший сильнее других, тоже пытался приободрить нас. Неестественно веселым голосом, в котором слышалось беспокойство и тревога за товарища, он говорил:

— А помните, товарищ старший лейтенант, как нас под Плющихой уже заживо похоронили?

Многие хорошо знали эту историю, так как случилась она всего лишь две недели назад.

— Как же не помнить, — пробасил Свиридов и весело заулыбался. — Здорово вы тогда выкрутились.

В тот раз им действительно чудом удалось спастись и вернуться невредимыми. Тогда хотели мы захватить вражеский бронепоезд, курсировавший между разъездами Скрынино и станцией Плющихой. Он выходил из Плющихи к разъезду Скрынино и обстреливал поселок, в котором стояли наши танки. В упор бронепоезд расстрелять было невозможно, и мы решили тогда пойти на хитрость.

Решетова и Антонова на двух танках послали в обход Плющихи с такой целью: когда бронепоезд выйдет оттуда для обстрела нас в Скрынино, они должны выскочить на станцию, взорвать полотно железной дороги и отрезать бронепоезду отход.

На танке, который вел Семенов, сидел с автоматом и Овчаренко. Машины ворвались на станцию, но гитлеровцы не растерялись. Танк Решетова был сожжен, Антонов в отчаянном поединке с бронепоездом подорвал подкалиберным снарядом котел паровоза, но и сам был тяжело ранен. Два члена экипажа танка Решетова со станции вернулись. Однако Решетова и его механика Семенова не было. Не вернулся тогда и Овчаренко. Скоро наша бригада заняла Плющиху. Мы расположились в теплой хате и ели горячие щи, Радость успеха была омрачена гибелью друзей. Все сидели грустные и молчаливые, ели без всякого аппетита.

— Сами едят, бессовестные, а гостей у порога держат, — вдруг услышали мы от двери удивительно знакомый голос. Все замерли.

— Кто это?

— А это мы, собственными персонами. Весь день не ели, не пили, чарки солдатской к губам не подносили, — сказал тогда Овчаренко. — Вот и механик-водитель стоит со мной рядом, ногами от нетерпенья топочет и быстрее пустить свои челюсти в действие хочет.

Обедающие, побросав ложки, бросились к двери, чиркая спичками, чтобы осветить лица пришедших.

— Да вы хату спалите и нас тоже. Мы и так сегодня чуть не сгорели, — смеялся Овчаренко, переходя из одних крепких объятий в другие.

А что с ним сейчас? Что с Ваней? Хорошо, если наше беспокойство окажется напрасным, как и в тот раз…

А с разведчиками случилось вот что.

Ваня и Овчаренко уже около часа пробирались к Поповке. Идти приходилось чуть не по пояс в снегу. Было жарко. Но стоило остановиться, как холодный ветер и отсыревшая одежда вызывали неприятный озноб.

Выйдя на грейдер, проложенный еще до войны, разведчики увидели колонну танков, двигавшуюся им навстречу. Прятаться было уже поздно, и они, сойдя с дороги, остановились на обочине, пропуская мимо себя шедшие на небольшой скорости танки. Разведчики насчитали двенадцать машин. Вслед за танками по проложенной гусеницами колее двигались восемь бронетранспортеров с автоматчиками. Три вездехода тащили полевые пушки.

— Вон какую силу против нас бросают они, — сказал Семен Овчаренко Ване, как только последняя машина прошла мимо них. — Как бы они, гады, не побили цивильных в вашей Шишиловке. Успели бы только люди уйти подальше в лес.

На миг темное облачко тревоги пробежало по лицу Вани. В Шишиловке остались у него мать и младшая сестренка. Но он тут же заверил Овчаренко, что шишиловцев будет трудно теперь отыскать.

Подходя к Поповке, разведчики не пошли в деревню по грейдеру, а, свернув в поле, задами прокрались к домику, стоявшему на отшибе в саду. Здесь жил Ванин дядя, кузнец Павел Никитич Прокопенко.

Павел Никитич с самого начала войны ушел на фронт, но в боях под Львовом ему осколком мины перебило левую руку, которую тут же, в санбате, пришлось ампутировать.

Санитарный поезд, вывозивший раненых в тыл, по пути разбомбили фашистские «юнкерсы». Немецкие моторизованные дивизии прорвались далеко в тыл, отрезав некоторые части от основной массы наших отходивших войск. Отдельные группы и отряды, а часто целые подразделения, разрывая кольцо окружения, двигались на восток, на соединение со своими армиями.

С тяжелыми ранениями, полученными во время бомбежки санитарного эшелона, Прокопенко в конце второй недели добрался до своего села. Там благодаря неусыпным заботам жены, Марии Ильиничны, через месяц он встал на нош. Месяца два ему пришлось сидеть дома. Потом с помощью своего пятнадцатилетнего сына он стал делать зажигалки, жестяные керосиновые лампы и начал выезжать с ними на два-три дня в Винницу на базар. Раз от разу выезды эти становились все более продолжительными. Сдав в городе свой товар и закупив там что-либо, он стал бывать и в других селах, частенько пропадая из дома на целые недели.