Глубокий сон

Была половина октября, около одиннадцати утра – хмурый, типичный в это время года для предгорья день, предвещавший холодный секущий дождь. На мне была светлоголубая рубашка, соответствующий галстук и платочек в кармашке, черные брюки и черные носки с голубым узором. Я был элегантен, чист, свежевыбрит, полон спокойствия и не беспокоился о том, какое впечатление это производит. Выглядел точно так, как должен выглядеть хорошо одетый частный детектив. Я шел с визитом к четырем миллионам долларов.

Большой холл семейного дома Стернвудов был более чем в два этажа высотой. Над дверью, в которую легко прошло бы стадо индийских слонов, размещался витраж, изображавший

рыцаря в черных латах, спасающего даму, привязанную к дереву. Дама была раздета. Ее нагое тело окутывало покрывало из волос. Для удобства у рыцаря было поднято забрало, и он пытался, не без усилия, развязать веревки, которыми дама была привязана к дереву.

Я смотрел на витраж и думал, что если бы жил в этом доме, то рано или поздно мне пришлось бы влезть наверх и помочь рыцарю, так как не похоже было, что он делает свое дело всерьез.

За огромной застекленной дверью по другую сторону холла широкий изумрудный газон простирался вплоть до белого гаража, перед которым молодой и щуплый черноволосый шофер в черных блестящих башмаках протирал каштановый «паккард». За гаражом росло несколько декоративных деревьев, подстриженных как пудели. За ними виднелась большая оранжерея с куполообразной крышей. Дальше снова видны были какие-то деревья, а позади всего этого массивные бесформенные очертания предгорий.

В восточной части холла ажурная, выложенная плитками лестница, вела на балкон с кованой металлической балюстрадой, украшенной витражом с другим романтичным сюжетом. Повсюду, где было свободное место, вдоль стен стояли массивные стулья с круглыми плюшевыми сиденьями. Они выглядели так, будто на них никто никогда не сидел. На середине западной стены находился большой и пустой камин с бронзовыми заслонками, украшенный мраморным дымоотводным навесом с амурчиками по углам.

Над камином висела большая, написанная маслом, картина, над которой под стеклом были прикреплены два кавалерийских флажка, продырявленные пулями, а может быть изъеденные молью. На картине был изображен застывший неподвижно офицер времен мексиканской войны в полном обмундировании. У офицера были черные усы, горящие и в то же время твердо глядевшие, черные как уголь глаза. Лицо его казалось лицом человека, с которым лучше не есть из одной тарелки. Я подумал, что это, вероятно, портрет деда Стернвуда. Это не мог быть сам генерал, хотя как я слышал, он был уже в весьма почтенном возрасте, может даже в слишком почтенном, принимая во внимание двух дочерей, насчитывающих по двадцать весен.

Я всматривался в горящие черные глаза портрета, когда услышал, что сзади открывается дверь. Но это не был возвращавшийся слуга. Это была девушка. Лет двадцати, низенькая, мелкого телосложения, но, несмотря, на это, она производила впечатление довольно сильной. На ней были длинные светло-голубые брюки, и она выглядела в них очень неплохо. Она приближалась ко мне легким шагом. Ее красивые желтые волосы были подстрижены очень коротко, гораздо короче, чем этого требовала нынешняя мода. Осматривая меня с ног до головы своими темно-серыми, совершенно ничего не выражавшими глазами, она подошла ко мне совсем близко и улыбнулась одними губами, показав острые мелкие зубы, белые, как свежий апельсиновый цвет, и поблескивавшие как фарфор. Они блестели между ее тонкими, чересчур натянутыми губами, а все ее бесцветное лицо не свидетельствовало об излишнем здоровье.

– Ну и высокий же вы! – заявила она. – Это не моя вина.

Ее глаза округлились. Удивленная, она ненадолго задумалась. Можно было заметить, даже при этом кратком разговоре, что мышление для нее представляет большой труд.

– И красивый, – добавила она. – Ручаюсь, что вы знаете это!

Я что-то пробормотал в ответ.

– Как вас зовут?

– Рейли, – ответил я. – Догхауз Рейли.

– Смешная фамилия.

Она

прикусила губу, откинула голову и посмотрела на меня из-под прищуренных век. Потом опустила ресницы так, что они почти коснулись щек и медленно подняла их, как поднимается занавес в театре. Мне еще предстояло отлично узнать эту уловку. Это должно было положить меня на обе лопатки, а то и на все четыре, если бы они у меня были.

– Вы профессиональный боксер? – спросила она, видя, что я не падаю в обморок.

– Говоря по правде – нет, – ответил я. – Я гончий пес.

– Кто вы?.. – она со злостью откинула голову назад, а ее волосы заблестели в тусклом свете просторного холла. – Вы подшучиваете надо мной? – Угм.

– Что, что?

– Бросьте, – заявил я. – Ведь вы же слышали, что я сказал.

– Вы ничего не сказали. Вы только смеетесь надо мной. – Она поднесла ко рту большой палец и со злостью прикусила его. Это был узкий и тонкий палец, чудесной, безупречной формы. Она держала его во рту, тихонько посасывая и поворачивая, как ребенок соску.

– Вы очень высокий, – заметила она и хихикнула без видимой причины. Потом повернулась ко мне плавным кошачьим движением, не отрывая ног от пола. Плечи ее бессильно опустились, она встала на цыпочки и упала прямо в мои объятия. Я вынужден был подхватить ее, не желая, чтобы она разбила голову об пол. Я схватил ее за плечи. Она тотчас согнула ноги в коленях, и мне пришлось крепко прижать ее к себе в попытке поставить прямо. Когда ее голова оказалась на моей груди, она посмотрела на меня и снова захихикала. – Ты прекрасный парень, – сказала она. – Но и я тоже красивая!

Я ничего не ответил. Лакей выбрал как раз этот подходящий момент, чтобы переступить порог застекленной двери и увидеть меня, держащего девушку в объятиях.

Однако непохоже было, чтобы это произвело на него впечатление. Он был худым, высоким седовласым мужчиной шестидесяти лет. Его синие глаза глядели на меня со всей скромностью, на какую вообще способен человек. Кожа у него была светлая и гладкая и двигался он, как может двигаться тот, у кого хорошо натренирована мускулатура. Он медленно подходил к нам, наискосок пересекая холл. Девушка отскочила от меня, промчалась через холл прямо к лестнице, ведущей на галерею, и как лань взбежала по ней. Она исчезла прежде, чем мне удалось глубоко вздохнуть.

– Генерал желает увидеть вас сейчас, господин Марлоу, – произнес лакей бесцветным голосом.

Я задрал подбородок вверх и указал на галерею.

– Кто это был?

– Мисс Кармен Стернвуд, сэр.

– Вы должны отучить ее от этого, – сказал я. – Она уже достаточно взрослая и должна вести себя иначе.

Лакей посмотрел на меня с холодной вежливостью и снова повторил то, что уже сказал один раз.

Через застекленную дверь мы вышли на выложенную плитками ровную дорожку, которая, огибая газон, вела к гаражу. Шофер-отрок успел к тому времени вывести черный хромированный лимузин наружу и теперь старательно чистил его. Дорожка повела нас вдоль оранжереи. Лакей открыл дверь и пропустил меня вперед. Перед нами находилось что-то вроде прихожей, в которой было жарко, как в парной. Лакей вошел вслед за мной, закрыл наружную дверь, открыл внутреннюю и мы прошли в нее. Внутри царила жара. Воздух был густой и влажный, перенасыщенный необыкновенным запахом цветущих орхидей. Со стеклянных, покрытых испариной стен и крыши, падали большие капли воды и разбрызгивались на растениях. Свет был странного зеленого оттенка, как будто пробивался через наполненный водой аквариум. Орхидеи заполняли все свободное пространство; это был настоящий лес, состоящий из неприятных мясистых листьев и стеблей, похожих на свежевымытые пальцы трупов. Цветы пахли одуряюще, словно кипящий под крышкой спирт.