Глубокое течение

Шамякин Иван Петрович

Не сводя глаз с генерала, выдерживая его пронизывающий взгляд, он нащупал среди многочисленных винтиков и шурупов на корпусе аппарата знакомую кнопку, вытащил предохранитель.

«Прости, Настенька, что я солгал тебе, когда говорил о сегодняшней встрече. Мы никогда не встретимся. Прощай, родная. Прощайте, товарищи… Павел Степанович, Сергей Федотович! Прощай, моя Родина! Вспоминай своего сына. Желаю тебе скорой победы и счастья», — и он увидел ее — победу: залитая солнцем праздничная Москва, миллионы людей и знамен, Красная площадь, на трибуну мавзолея поднимается Сталин, протягивает вперед руку…

«Вечная слава героям…»

«Прощайте…» — он не успел кончить мысли.

Фон-Адлер

оторвал от уха телефонную трубку, указал ею на него:

— Взять!

Андрей победоносно улыбнулся.

— Поздно, генерал! Последний снимок, — и палец нажал кнопку взрывателя мгновенного действия.

* * *

— Взрыв! — одновременно сообщили все наблюдатели.

Люди в лесу вскочили.

Через несколько секунд докатился глухой гул взрыва. И вслед за ним ударили партизанские орудия, посылая на врага последние снаряды, застрочили пулеметы, автоматы, винтовки.

Загремело «ура».

Ударный отряд пошел на прорыв.

Те, кто остались в лесу, напряженно ждали. Стрельба и крики быстро удалялись.

Наконец раздалась команда раненым:

— Впе-е-еред!

Женщины подхватили носилки, на которых лежала Настя. Алена наклонилась над ней, провела по ее горячему лицу ладонью и возбужденно крикнула:

— Кричи, Настенька, кричи, милая! Так будет легче!

XII

Приборный взволнованно ходил взад и вперед возле почерневшего дубового бревна, на котором молча сидели Лесницкий, Лубян и Павленко. Командир бригады во время прорыва был ранен в руку и теперь держал ее на широком вышитом полотенце, которое висело у него на шее. Лицо его осунулось, потемнело, заросло во время блокады густой бородой, но глаза его лихорадочно блестели. Высокий, сутулый, он делал шагов десять в одну сторону, останавливался в задумчивости, потом внезапно по-военному четко поворачивался и шел обратно, тяжело, с хрипом дыша. Время от времени он здоровой рукой потирал лоб, ерошил волосы.

«Кто мог предать Андрея?»

Женька внимательно следил за каждым движением и оттенком выражения лица командира. Ему тоже не сиделось на месте — слишком велико было волнение.

Только что допросили пленных немцев. Два раненых офицера, чудом уцелевшие и выкопанные из-под развалин школы, рассказали об обстоятельствах героической смерти Андрея. Пленный телефонист уточнил их рассказ, сообщив содержание телефонного разговора между командиром шестой роты и покойным Адлером. Командир роты доложил генералу, что от партизан приплыл перебежчик, который утверждает, что в штабе экспедиции находится известный советский разведчик. Ночью разведчик приходил в партизанский лагерь, и перебежчик сам слышал, как он на прощанье сказал жене: «Иду снимать фон-Адлера».

После допроса стало очевидно, что Андрей погиб в результате измены, и это страшно подействовало на всех.

Павленко сидел неподвижно, закрыв руками лицо.

Лесницкий старался сохранить спокойствие и рассматривал захваченные документы, фотоснимки, но руки его заметно дрожали, а на высоком чистом лбу и висках вздулись вены, и дышал он так, словно ему не хватало воздуха среди этих громадных просторов леса, наполненного гомоном майского утра.

Он напряженно вспоминал все самые незначительные подробности последней встречи с Андреем, все события того дня. Не кто предал, а как предал? — вот с чего, казалось ему, нужно было начинать, чтоб распутать весь этот проклятый узел. Как предатель мог подслушать их и, главное, передать все немцам? Да еще в самую последнюю минуту?

Во время прорыва блокады Шестнадцать человек

пропало без вести. Сначала и он сам, Лесницкий, думал, что предатель мог быть в числе этих шестнадцати. Но следствие, которое они только что провели, установило, что всех этих людей видели перед самым взрывом — все они были в ударном отряде. Тела убитых были уже найдены, раненые подобраны. А больше, как показал подсчет, ни один человек из отрядов не исчез. Но пленный телефонист сказал: «приплыл перебежчик…» Именно перебежчик, а не их агент: какой-нибудь 27 или 359. Кто же это мог быть? Почему подсчет не устанавливает этой проклятой «единицы»?

И вдруг блеснула мысль: перебежчик мог в разгар боя вернуться к партизанам. Лесницкий ухватился за эту мысль: «Да, да… Вполне возможно. Шестая рота карателей стояла на левом фланге. Удар по ней нанес Лубян. Отряд его находился в арьергарде — он должен был защищать раненых и больных. В бой он вступил последним, когда мы уже переправились. В отряд влилось много больных и раненых. И вот среди них…»

— Кто из раненых и больных появился в отряде во время боя? — спросил Лубяна Лесницкий.

Женька пожал плечами.

— Всех не назову, Павел Степанович. Много незнакомых, из чужих отрядов. Из тех, кого знаю: Лемцов, Рута, Крапивин, Борозна, Лопатина Вера из отряда Кандыбы, Кулеш…

— Кулеш?..

— Кулеш, — Женька перестал перечислять, посмотрел на комиссара и догадался, о чем тот подумал.

— Нет, не думаю, Павел Степанович. Я его увидел сразу, как только вышли из сосняка, и послал посыльным к вам в штаб.

Приборный, продолжавший нервно шагать по поляне, не слышал этого короткого разговора. Он подошел к Лесницкому, кивнул на разложенные перед ним папки:

— Брось ты эту погань! Что ты колдуешь над ними? Ни черта ты не наворожишь тут! Идем лучше к людям, спросим у них. Народ найдет предателя. Нужно проверить каждого — кто что делал, где был во время боя.

Павленко отнял руки от лица.

— Да, нужно объявить об измене в отрядах.

Лесницкий бросил в траву, под ноги, папки с документами, выпрямился.

— Нет, с этим нужно подождать. Это — крайность. Сделать это сейчас — значит дать возможность предателю удрать. У нас хватит сил найти его другим способом. От нас он нигде не спрячется. А чтобы он еще не нагадил, нужно быть более бдительными. Доверчивыми мы стали в последнее время, вот в чем наша ошибка. Иди сюда, Сергей. Что ты шатаешься, как маятник?

Приборный послушно подошел и сел рядом с комиссаром.

Лесницкий положил ему руку на плечо, заглянул в его измученное лицо и заботливо спросил:

— Болит рука? Что сказала Алена?

Приборный поморщился:

— А, не до руки тут! Душа болит, Павел. Кровью обливается за Андрея. К Насте не могу подойти — не сдержу слез.

Все молчали. Потом Лесницкий тихо сказал:

— Но пора, товарищи, подумать и о дальнейшем. Жалость жалостью, а дело делом. Живые обязаны думать о живых. Я предлагаю, примерно, такой план. Обескровлены мы, конечно, здорово. И, главное, связаны большим количеством раненых. Да и без радиостанции, без связи, действовать сейчас нам трудно. Это не сорок первый год. Пойдем на соединение с бригадой Крушины. Поможем им разбить останки карателей. А самое главное: во-первых, свяжемся с Москвой, вызовем самолеты, чтобы эвакуировать тяжело раненных; во-вторых, вернемся в свой район, и это даст нам возможность разместить остальных раненых в деревнях; в-третьих, снова приблизимся к железной дороге, займем на ней свое место. Практика у нас в этой области богатая. Вот так… Это пока в общем, без деталей… Давайте ваши соображения. Как ты, командир?