Глубже
Шрифт:
Находясь за несколько тысяч миль от них, я могу знать только то, что они мне говорят, а мама говорит мне только то, что, по ее мнению, я захочу услышать. Я должен верить, что у них все будет хорошо без меня.
Когда у тебя есть моя жизнь, вера в дефиците.
И, черт возьми, мне не нравится знать, что Кэролайн там, в темноте, одна, не спит, когда ей нужен отдых.
Мне надоело постоянно беспокоиться о ней.
Это самое худшее в Кэролайн — бесконечно ноющее беспокойство о ней. Было достаточно плохо в
Было достаточно плохо, когда она начала сниться мне, когда я просыпался с твердым членом и дрочил на простынях, думая о ее рте на мне, о ее ногах, обхвативших мою талию, о том, как может выглядеть ее лицо, когда она кончит.
Достаточно плохо, но хорошо. Неважно. Я могу игнорировать такое дерьмо вечно. Я могу дрочить миллион раз, думая о Кэролайн и мне все равно не нужно будет с ней разговаривать.
Проблема с Кэролайн не в том, что я хочу ее. Проблема в том, что я хочу помочь ей, хочу узнать ее, хочу исправить ее, а я не могу этого сделать. Я не могу увлечься ею, иначе она отвлечет меня, и я все испорчу.
У меня слишком многое поставлено на карту, чтобы позволить себе зациклиться на какой-то невозможной девушке.
Я не пойду туда.
Я снова смотрю на часы.
Кришна просовывает голову в большой промышленный холодильник.
— У тебя тут есть тесто для печенья?
— Нет. Тебе пора уходить. Мне скоро надо начинать печь.
Он качает головой и окидывает меня оценивающим взглядом. На одной щеке у него полоска мокрой грязи, а в волосах — капелька муки.
— Ты пытаешься заставить меня уйти, потому что собираешься пойти поговорить с ней, да?
К черту, так и есть.
Да, потому что я больше не могу этого не делать. Я не выхожу поговорить с ней уже несколько недель.
— Я принесу тебе завтрак позже, — говорю я ему. — Что ты хочешь, лимонный кекс с маком?
— Принеси мне один из тех, что с шоколадной крошкой.
— Ты можешь забрать все эти чертовы кексы с шоколадной крошкой. Просто убирайся отсюда, — я толкаю его к задней двери, в переулок.
— Не хочу вставать между тобой и твоей подругой.
— Ты знаешь, что я заставляю тебя уйти, потому что ты говоришь такие вещи, как «подруга», да?
— Нет, это потому, что у тебя серьезные проблемы с личной жизнью. Ты можешь быть серийным убийцей, и никто об этом не узнает. Или, например, тайным стриптизером.
— Как будто у меня есть время на другую работу.
— Это правда. Тебе придется перестать спать. Но это может стоить того, чтобы цыпочки пихали тебе деньги в трусы.
— Они делают это в любом случае, когда я иду танцевать.
— Да ну? — лицо Кришны загорелось. — У тебя есть танцевальные
Я не танцую. Если мне нужно напиться, я делаю это в баре в городе, где нет танцпола.
Если мне нужно переспать, я нахожу кого-нибудь, кто не учится в колледже, веду ее домой, делаю ее счастливой и ухожу. Городские женщины ничего от меня не ждут.
— Нет, — говорю я. — Мне не нужны приемы. У меня узкие штаны и слоновий член.
Кришна смеется.
— Ты ведь не за рулем, да?
— Я пошел пешком. Могу постучать в ее окно, если хочешь. Послать ее в твою сторону.
— Спасибо, но нет, — я поворачиваю его в другую сторону, указывая на квартиру. Это всего два квартала, и я никогда не слышал, чтобы кого-то ограбили в Патнеме.
— Не забудьте мой кекс, — говорит он, поворачивая за угол.
Когда Кришна уходит, на кухне становится так тихо, что кажется, будто там звучит эхо. Это моя любимая часть вечера, то, что происходит потом — когда я вываливаю раскатанное тесто, взвешиваю его на буханки, формирую их, наполняю сковороды и разжигаю печи. Это акт творения и я — Бог хлеба.
Я смотрю на часы и отмеряю минуты. Десять.
Десять минут, как минимум, прежде чем я пойду смотреть в окно.
Может быть, она уйдет и мне не придется этого делать.
Я могу управлять этим крошечным миром, возиться с температурой и временем приготовления, сколько муки и сколько жидкости, сколько минут в духовке. Это как дергать за рычаги. Вверх или вниз. Больше или меньше. Просто.
Я бы хотел, чтобы Кэролайн позволила мне это делать — пусть я буду Богом хлеба и оставит меня в покое. Но она где-то там, портит мое царство, и я боюсь, как бы мне не захотелось пойти и поговорить с ней.
Я думаю о Фрэнки. О деньгах, которые я отправил маме сегодня днем.
Я обещаю себе не подходить к двери в течение пятнадцати минут.
К черту, двадцать.
Я не пойду и через двадцать.
Я не могу поддаться этому, потому что самое ужасное в Кэролайн то, что я никогда ничего ей не обещал, но она все равно здесь. Как будто она знает.
Она не знает. Она не может знать, что, когда я даю обещание, я его выполняю.
Или что я боюсь, что, если я начну обещать ей что-то, я никогда не смогу бросить.
— Хочешь зайти внутрь?
Это все, что нужно. Когда она отвечает:
— Да, конечно, — я поворачиваюсь и иду обратно, а она закрывает машину и следует за мной.
Я включаю свой iPod и начинаю работать. Мне нравится, когда музыка играет в эту часть ночи — включи я ее раньше и миксеры будут слишком громкими, чтобы услышать ее. Пока я мою руки, Кэролайн бродит вокруг, медленно обходя комнату. В отличие от Кришны, она ничего не трогает.
Я повязываю фартук поверх джинсов и возвращаюсь к тому, что делал.