Глухарь в белом оперении
Шрифт:
Она махнула рукой в сторону окна.
– Стараюсь его к себе переманить. Не знаю, что получится. Так и живем вот, как чай, разбавленный бальзамом. Понимаешь?
Она улыбнулась своей мудреной фразе. Что я мог ей посоветовать со своим-то жизненным опытом?
– А я женился, получается, год назад. Мальчишка у нас маленький. Все вроде нормально, но вот с работы придется увольняться. Сама подумай: сегодня пятьдесят шестые сутки командировки. Крестики всё на календарике ставлю. Работа интересная. Я за три года весь Союз объездил. Зарплата ничего, выходные. Но женатому как-то неуютно. Завтра в депо
– Видишь, как получается. Нас ждут, а мы пиво пьем в вагоне-ресторане.
– Ничего мы не пьем. Света ведь ничего никому не расскажет. Верно?
Света сделала вид, что поела каши, и пыталась слезть с неудобного стула. Что мама, что я полностью подчинились поведению ребенка и пошли в свой вагон.
Эдика не было. Я его нашел играющим в карты в соседнем купе. На столе лежал карандаш и лист бумаги с начерченным на нем правильным квадратом и цифрами вокруг него. Преферанс. Эдик мне взглядом показал, что все в порядке. Пулька была в самом разгаре. Я подсел посмотреть за игрой, но ни один из игроков даже не позволил мне посмотреть его карты. Все было серьезно. Я вернулся в свое купе.
Света безмятежно спала. Ее мама рядом делала вид, что спит, откинув руку с кольцом на пальце. На столе стояла бутылка Рижского бальзама. Я прилег на соседний плацкарт и пытался уснуть. Ничего не получалось. Как-то осмелился протянуть свою руку навстречу ее руке. Вагон покачивало, и не сразу, но все-таки это случилось. Прикосновение наших пальцев. Вия не отдернула руку, а чуть раскрыла ладонь. Произошло какое-то мимолетное рукопожатие – не более. Я спросил у нее, зная, что она не спит:
– А если твой бальзам не разбавляя выпить, ничего не будет?
– Наверное, не смертельно. Очень терпкий вкус. Сладко-горький…
…Вовка неожиданно остановился, и мои лыжи ткнулись в его ноги. Он тихо произнес:
– Заяц.
Впереди нашу утреннюю лыжню топтал свежий заячий след.
– Ночью пошел на кормежку. Где-то здесь рядом, в елочках. Фонарик сфокусируй.
Я своим китайским фонарем тоже стал освещать елочки в направлении движения следов зайца. Высветились в темноте отражением его глаза. Через пару секунд прозвучали два дуплета. Вовка пошел в направлении выстрелов и вскоре принес тушку, радуясь добыче как ребенок:
– И как мы его, а! Можем же еще что-то. Ночью!
– Ладно, пошли. Суй себе в рюкзак. Завтра десятикласснику отдашь. Пусть разделывает. Сможет?
– Точно, хорошая идея. Нужно же как-то приучать их к охоте.
Вновь в ночном лесу заскрипели крепления лыж…
…Я привстал и повернул защелку на закрытой двери, потом почему-то сел и прикоснулся к бутылке. Отвернул пробку и понюхал горлышко. Вия в этот момент протянула руку к двери, демонстративно повернула защелку обратно и чуть приоткрыла дверь. Наши взгляды встретились. Я не знаю, на что похожа была моя улыбка, но ее была ослепительна. Она села за столик и произнесла голосом заговорщика:
– А что, давай по чуть-чуть. За нас! Ты пообещаешь мне завтра написать заявление на увольнение, а мне – терпения, как жене офицера!
– Замечательный тост!
Мы выпили. Вязкая жидкость с незабываемым вкусом растеклась по горлу, так и не скатившись в желудок.
Потом неожиданно появился возбужденный Эдик. Закрыл дверь, сел и смотрел в одну точку. Мы с Вией с любопытством смотрели на его странное состояние. Он был еще в игре. Просчитывал в уме какие-то варианты расклада карт. Потом достал из брюк деньги, пересчитал их и положил во внутренний карман. Я все понял.
– Вия, тебе с нами повезло. Завтра Эдик нас в ресторан ведет. А, Эд?
– Сходим. Здесь хватит. Обещаю. Но нужно еще с проводником поделиться. Иначе нас с вагона не выпустят.
– Нет, мальчики, мне выходить. Скоро Байконур. Завтра меня здесь не будет.
Через несколько часов она вновь попросила меня перенести тяжелую сумку. Поезд остановился. Ее встречал с огромным букетом белых роз молодой человек в военной форме с глазами, как у Светы. Прямо на вокзальной площади стоял военный уазик. Чуть заметным движением, не поднимая руки, она помахала мне ладонью.
Купе опустело. Нам с Эдиком предстояла еще одна ночь. Утром в Троицке мы покинули поезд. Красивую бутылку с остатками Рижского бальзама Эдик забрал себе. Для него это была просто халява. А для меня? Не знаю. Бальзам он и есть бальзам. Что-то такое, о чем можно будет неожиданно вспомнить спустя много лет, ночью на припорошенной лыжне…
Потом, уже после звонка сыну, мы, уставшие горе-охотники, ждали машину у асфальта, и я спросил у Вовки:
– А ты где служил?
– Я же тебе рассказывал – в Калининграде.
– Ах да, забыл. Тогда не получается рассказ. Не состыкуется ничего. Вот если бы ты на Байконуре служил…
– При чем здесь Байконур? Не пойму.
– Да так, дежавю какое-то. Вспомнилось кое-что.
2016 г
Прикосновение к одиночеству
– От левой косы Синюхина гряда начинается, – пояснил Федот Евграфыч. – С другой стороны эту гряду второе озеро поджимает, Легонтово называется. Монах тут жил когда-то, Легонт прозвищем. Безмолвия искал. – Безмолвия здесь хватает…
Который раз возвращаюсь, как по спирали, все к одному и тому же. К одной и той же теме. На Зигальгу. К ее вершинам и болотам, речушкам и скучным сухим курумникам, непроходимым ущельям, легким туристическим тропам, к охотничьим избам, неожиданным встречам и приключениям. Ищу всегда маломальский повод туда попасть в ущерб своим делам и заботам, потому что всегда там чувствую себя легко и свободно.
И вот как-то неожиданно в конце августа, лет несколько назад, позвонил мне товарищ с просьбой – родственников с Уфы на Иремель сводить. Тоже мне проводника нашел! Объяснил, как мог, что, в принципе, эта вершина уже давно меня не интересует ни с какой стороны. Шумно там и предсказуемо. Да и плутать там совершенно негде. Добираешься до Тюлюка на легковушке – и пятнадцать километров в гору по проторенной тропе. Делаешь фотосессию и обратно. Ночевать не обязательно. Можно перекусить взять что-нибудь. Вечером дома. Скукота!