Глухая стена
Шрифт:
Немного погодя он все же сумел продолжить свои вопросы:
— Стало быть, она никогда не говорила, что ее изнасиловали?
— Никогда.
— И никто из вас не замечал в ней ничего необычного?
— Да разве ее поймешь?
— Вот как?
— Она была очень самостоятельная. Часто сердилась. Хотя, наверно, это свойственно всем тинейджерам.
— Сердилась на вас?
— Большей частью на младшего брата.
Валландер вспомнил свою единственную беседу с Соней. Она тогда жаловалась на брата, который вечно рылся в ее вещах.
—
Эрик Хёкберг вскочил так стремительно, что даже стул опрокинул:
— Однажды вечером она пришла домой с разбитым лицом, рот и нос в крови. Было это в феврале девяносто пятого. Мы спросили, что случилось, но Соня отвечать отказалась. Одежда у нее была перепачкана, сама она явно испытывала шок. Мы так и не узнали, что произошло. Позднее она сказала, что упала и расшиблась. Теперь-то я понимаю, она лгала. Да, теперь, когда ты говоришь, что ее изнасиловали, я понимаю. Так чего ради мы-то сейчас врем, изворачиваемся?
Женщина в черном опять заплакала, пытаясь сквозь слезы что-то сказать. Валландер не мог разобрать слов. Эрик Хёкберг прошел в свой кабинет, сделав комиссару знак следовать за ним.
— От нее ты сейчас больше ничего не добьешься.
— Оставшиеся вопросы я могу задать тебе.
— Вам известно, кто ее изнасиловал?
— Нет.
— Но вы кого-то подозреваете?
— Да. Однако имя я назвать не могу.
— Это он убил ее?
— Вряд ли. Однако выяснение данного обстоятельства поможет нам понять случившееся.
Эрик Хёкберг помолчал, потом сказал:
— Был конец февраля. Шел снег. К вечеру все кругом побелело. А она шла домой, обливаясь кровью. Наутро в снегу виднелся кровавый след. — Казалось, им вдруг овладела та же беспомощность, что и женщиной в черном, которая сидела в гостиной и плакала. — Я хочу, чтобы вы поймали этого негодяя. Он должен понести наказание.
— Мы сделаем все возможное, — ответил Валландер. — Мы поймаем преступника, но нам нужна помощь.
— Ты должен понять ее, — сказал Хёкберг. — Она потеряла дочь. И для нее невыносимо думать, что еще раньше Соня стала жертвой такого ужасного надругательства.
Конечно, Валландер вполне ее понимал.
— Итак, конец февраля девяносто пятого года. Ты еще что-нибудь помнишь? Парень у нее тогда был?
— Мы никогда понятия не имели, чем она занималась.
— Ну, может, к дому подъезжали машины? Может, ты видел ее с каким-нибудь мужчиной?
Глаза Хёкберга опасно сверкнули.
— С мужчиной? Ты только что говорил о парне!
— Для меня это одно и то же.
— Значит, над ней надругался взрослый мужчина?
— Я же сказал, что не вправе отвечать на твои вопросы, — вздохнул Валландер.
Хёкберг махнул рукой:
— Я сообщил все, что знаю. А теперь мне надо вернуться к жене.
— Перед уходом я бы хотел еще разок взглянуть на Сонину комнату.
— Там все как раньше. Без изменений.
Хёкберг исчез в гостиной. Валландер поднялся наверх. В комнате Сони у него опять возникло то же ощущение, что и в первый раз. Эта комната принадлежала ребенку, а не почти взрослой девушке. Он открыл дверцу гардероба. Афиша на месте. «Адвокат дьявола». Кто же этот дьявол? — подумал он. Тиннес Фальк повесил вместо иконы собственный портрет. А на дверце Сонина гардероба пришпилен дьявол. Однако Валландер никогда не слыхал, чтобы истадские юнцы увлекались сатанизмом.
Он закрыл дверцу. Смотреть больше не на что. Собрался уходить, и тут на пороге появился мальчик:
— Вы что здесь делаете?
Валландер понял, кто это. Мальчик неодобрительно смотрел на него:
— Если вы полицейский, то, наверно, можете поймать того, кто убил мою сестру?
— Мы стараемся, — ответил Валландер.
Мальчик не двигался. Непонятно: то ли боится, то ли выжидает.
— Ты Эмиль, да?
Мальчик не ответил.
— Наверно, ты очень любил сестру?
— Иногда.
— Только иногда?
— А что, мало? Нужно любить людей все время?
— Нет. Не нужно.
Валландер улыбнулся. Мальчик на улыбку не ответил.
— Мне кажется, я знаю один случай, когда ты ее любил, — продолжал комиссар.
— Это когда же?
— Несколько лет назад. Когда она пришла домой в крови.
Мальчик вздрогнул:
— Откуда вы знаете?
— Я полицейский. И обязан знать. Она никогда тебе не рассказывала, что произошло?
— Нет. Но ее избили.
— Откуда ты знаешь, если она не рассказывала?
— Не скажу.
Валландер тщательно обдумал следующие свои слова. Спешить нельзя, мальчик может замкнуться.
— Ты вот говоришь, что надо поймать убийцу твоей сестры. Но для этого нам нужна помощь. И самое лучшее, что ты можешь сделать, — это рассказать мне, откуда тебе известно, что ее избили.
— Из ее рисунка.
— Она рисовала?
— Да, и очень здорово. Только никому не показывала. Рисовала и рвала. Хотя я иногда заходил сюда, когда ее не было дома.
— И ты кое-что нашел.
— Соня нарисовала, что случилось.
— Она так сказала?
— А зачем бы она иначе нарисовала мужика, который бьет ее по лицу?
— Рисунок у тебя случайно не сохранился?
Мальчик не ответил. Он исчез. А через несколько минут вернулся. С карандашным рисунком в руках.
— Я хочу получить его назад.
— Ты непременно его получишь. Обещаю.
Валландер взял листок, отошел к окну. От первого же взгляда на рисунок ему стало не по себе. Одновременно он увидел, что рисовать Соня Хёкберг действительно умела. Он сразу узнал ее лицо. Но доминировала на рисунке фигура мужчины, возвышающаяся над нею. Кулак бил ее в нос. Если Соня изобразила его так же достоверно, как и себя, то, вероятно, удастся его опознать. Вдобавок внимание комиссара привлекла правая рука мужчины. Сперва он подумал, что на запястье надет браслет. Но потом сообразил: это татуировка.