Глупая сказка
Шрифт:
Рис нехотя поднялся, снял бушлат. На фоне белого тумана возникла его тоненькая дрожащая фигурка в коротких штанишках.
– В-с-в-все с-с-сним-м-мать?
– Все. Потом оденешься в сухое. Входи чуть левее, там мелко.
Рис сбросил трусы, майку и побежал по тропинке вдоль речки.
Со всего маха сын бултыхнулся в речку. Течение подхватило его и понесло в мою сторону, переворачивая, как валун. Здесь было совсем мелко, даже Рису еле по пояс. Я пошел сыну навстречу.
– Ну как?
– Ух, ты! Здорово! Прямо горячо! И пол твердый, как в ванной, и мелко!
Я протянул Рису
– Пап, я хочу поплавать, – захныкал сын, как только огляделся. – Очень мне нравится! Поплыли дальше?
– Дальше я не был и не знаю, что там. Может быть, там омут.
– Омут? Что такое омут?
– Бездонное место.
– Ух ты! Совсем дна нет?
– Есть, конечно, но очень глубоко.
– Ты нырял… в этот омут?
– Приходилось. Тебе не холодно?
– Нет, что ты! Только нос и уши мерзнут. Можно я окунусь?
– Не надо. Голова станет мокрой – и можешь простудиться.
– А в омуте кто живет? Водяной?
– Мы думали, что он. Поэтому ныряли самые отчаянные.
– Ты был отчаянный?
– Мы ныряли из-за девчонок. Они сидели на берегу и дразнили тех, кто трусил.
– И ты боялся девчонок?
– Боялся.
– Нет, честно боялся?
– Честно.
– Не загибай, пап.
– Серьезно. Рассядутся, венки плетут из одуванчиков и насмехаются: «Что, слабо? А еще кудрявый!»
– Ты был кудрявый?
– Когда-то был.
– Странно. Ты – и вдруг кудрявый. Ну ладно. И как ты нырял в этот… омут?
– Очень просто. Возьмешь большой камень, разбежишься и с обрыва бултых прямо в воду. Открываешь в воде глаза и не дыша идешь на дно. По сторонам все зеленое, небо голубое, какая бы погода ни стояла, а внизу темным-темно. Как ночью. И вроде бы водяного глаза светятся. Ну вот, значит, опускаешься, а вокруг все темней и темней, дышать все тяжелей. Кажется, вот-вот легкие разорвутся или глаза выскочат. Воздух потихоньку из себя выпускаешь, по-морскому называется – стравливаешь… Если весь воздух сразу выдохнуть, то захлебнешься… Долго на дно идешь, кажется, что не выдержишь, сердце разорвется. Из последних сил рвешься ко дну, делаешь такой страшный рывок, когда чувствуешь, что на пределе находишься. Вот наконец и дно… Темнотища, ил липкий, по рукам что-то скользкое, какие-то усы…
Рис приоткрыл рот.
– Какие еще усы? Утопленника, что ли?
– Нет, не утопленника, а длинные такие, жесткие…
– Пап, если ты взялся, то рассказывай честно, без загибов…
– Я честно и рассказываю. Это соминые усы. На дне омута сом жил. Старый-престарый, его еще деды, которые в первую империалистическую воевали, мальчишками когда были, помнили. И такой огромный был сомище, что в какое место омута ни нырнешь, обязательно на него наткнешься.
Рис недоверчиво посмотрел на меня. Он стоял, глубоко погрузившись в воду. На поверхности оставались лишь его макушка, глаза, уши и кос.
– Ух ты! Ну и силища. Я никогда большого сома не видел. Правда, видел в рыбном магазине, но они были маленькие и замороженные. Слушай, а может, они здесь есть?
Рис с опаской посмотрел на камыши и подвинулся ко мне.
– Навряд ли. Здесь речка мелкая.
Восток стал совсем светлым. Там, за железной дорогой, уже было совершенно светло. Туман клубился в той стороне, занимая полнеба, но уже чувствовалось, что он начал движение в нашу сторону, хотя не было еще ни малейшего ветерка. Отчетливее и чище стали звуки: бульканье воды в камышах, всплески мелкой рыбешки, редкие далекие вскрики болотных птиц. Со стороны леса, откуда мы пришли, послышалось тарахтение мотоциклетного мотора, очевидно, кто-то торопился на рыбалку.
– Ты не замерз?
– Я замерз? Ты что, пап! Мне даже жарко! Смотри! – Рис храбро высунулся по пояс из воды, но тотчас же юркнул обратно. – Ну и холодно на улице! Давай сидеть здесь до обеда, пока солнце не начнет печь. Давай, а?
– Через час «на улице» будет теплее, чем здесь.
– Уйдет туман?
– Ага.
– Жалко. Пап, ты обещал рассказать, как купают лошадей.
– Да… Ну вот, когда лошади остынут и наговорятся, мы, мальчишки, садимся каждый на свою и мчимся что есть духу к речке. Считалось, чья лошадь прибежит быстрее, значит, того мальчишку она больше любит. Лошади-то пришли с работы усталые, бежать особо не хочется, только из-за мальчишек и бегут. Чтобы любовь показать. Моя быстрее всех бегала…
Туман на востоке опускался все ниже и ниже. Слабо зашелестели метелки камыша и тут же, словно испугавшись собственной смелости, утихли. Нерешительно квакнула первая лягушка. Запахи уже не были такими ломкими и прозрачными. Они словно отсырели… Небо в той стороне сделалось чуть розоватым, и очень высоко, там, где уже совсем приглушенно светила одинокая звезда, появилось вдруг яркое красное пятно, похожее на щеку ребенка в морозный день…
– Сом! Папа, сом плывет!
Рис испуганно показал налево. Из тумана по течению на нас надвигалось что-то черное, большое, продолговатой формы.
– Бежим! Пап!
– Подожди. Это не сом.
– Сом! Точно тебе говорю!
Рис выскочил из воды и стал карабкаться вверх по склону.
– Вернись, надень бушлат!
Я всматривался в приближающееся тело. Оно медленно двигалось по течению, затем нерешительно остановилось у входа в бочажок и двинулось прямо на меня.
– Папа! Спасайся! – орал сверху Рис.
Тело остановилось неподалеку от меня, приткнувшись к обрыву, словно отдыхая, потом не спеша развернулось вокруг своей оси и опять тронулось в путь, но теперь уже хвостом вперед. Совсем рядом со мной оно опять сделало один кульбит, и на меня уставились два огромных черных глаза. Клочья тумана цеплялись за косматую перепутанную гриву, и казалось, что чудовище продирается сквозь туман, словно через груды слежавшейся ваты.
Чудовище придвинулось ко мне вплотную. Спутанная грива оказалась порыжелой травой, глаза – корнями камышей, а все – островком, оторванным от суши течением.
Островок прошел возле моего подбородка, коснувшись груди и ног мохнатыми стеблями, и растаял в тумане, оставив после себя запах одновременно и гнили и свежести.
Вернулся Рис, содрогаясь от холода.
– Уплыл?
– Уплыл.
– Это был сом?
– Если бы. Островок травы.
– Нет, сом, – заупрямился Рис. – Я видел пасть и хвост. И вот такие ножищи. Аж шесть штук.