Глыбь
Шрифт:
– Что ты хочешь мне доказать? – рявкнул Стас. – Что ты интереснее, сложнее Оли? Да, это так. Но мои слова о бесячем остроумии это не отменяет.
– Ты поскучнел, – спокойно ответила Люба.
– А может, ты затормозила на месте?
– Если я затормозила, – улыбнулась Люба, – то там, где мне нравится. У меня есть все, чего я только могу пожелать: мужчины, внимание, развлечения и полная свобода. А где остановился ты, милый? Достаточно ли тебе того, что ты имеешь сейчас?
– Допустим.
– Тогда я разочарована.
– По-твоему, я не счастлив?
– По-моему, нет.
– А по-моему, вполне.
– Тогда почему ты сейчас сидишь здесь, со мной?
– Иди на хуй, Люба!
История была такая:
Сначала умер папа. Болел он недолго, отошел спокойно и безболезненно, как и многие мужчины, погребенные под непосильным грузом ответственности, переживаний и пустых мыслей. Мать Стас почти не знал: ее не стало, когда ему сравнялось пять. Тетя Лена и дядя Толя тянули детей на себе, а папа пытался заработать достаточно, чтобы не пришлось разменивать квартиру.
Дядя Толя умер спустя год после папы, когда у тети Лены уже нашли опухоль.
Скверная история. Двоюродные брат с сестрой остались предоставлены сами себе. Ему было девятнадцать, ей – семнадцать. Стасу пришлось быть сильным и бороться с обстоятельствами. Иначе – никак. Без поддержки никак.
Зато квартира осталась за ними.
Стас поставил бутылку у ног. Встал и прошелся туда-сюда, разминая затекшие мышцы. Люба следила за ним. Молчала. Казалось, что говорить больше не о чем, и вместе с тем ничего на свете Стасу не было так важно, чем еще пара реплик, пусть даже пустых, издевательских.
– Так поиграем?
– Поиграем.
Играли на планшете. В детстве пачкать бумагу просто так не позволяли. За человечков и узоры на тетрадных полях наказывали, тем не менее, и Стас, и Люба рисовали прекрасно. Даже не тренируясь и не осваивая азы. Просто дано. К электронному планшету приспособились легко, и изысканные кадавры перекочевали с вырванных клетчатых листков в цифру.
Оля хлопотала на кухне: «скоро жарёха!» Стас подергал мышкой, выводя компьютер из анабиоза, создал в Фотошопе новый файл, задал ему привычные размеры и нарисовал серый прямоугольник, закрывавший треть холста.
– Иди отсюда.
– Пойду посмотрю, что такое жарёха, – сказала Люба.
– Снобка.
Стас выбрал тонкую кисточку и несколькими движениями стилуса набросал контур будущей головы. Получилось нечто похожее на дьявола с триптиха Босха. Стас раскрасил клюв и глаза кадавра черным, перья – синим, водрузил на макушку корону, подумал и дорисовал большие буйволиные рога. Получилось странно, но ведь чем страннее – тем лучше. На жестком диске Стаса жили куда более причудливые создания, порожденные их совместной с Любой фантазией. Стас закрыл голову серым прямоугольником, убедился, что Люба поймет, откуда продолжать рисунок, стер выглядывавшие из-под прямоугольника перышки, чтобы не давать лишних подсказок.
Вышел в кухню, отщипнул от лежащей на столе грозди виноградинку, сунул в рот.
– Иди, рисуй.
– Немытый же! – воскликнула Оля.
– Плевать, – сказал Стас и кивнул Любе. – Не подсматривай!
Сестра ушла в спальню.
– Что вы там рисуете? – спросила Оля.
– Изысканных кадавров.
– Это как?
– Никогда не играла? Рисуешь голову, сгибаешь лист так, чтобы виднелась шея, потом другой дорисовывает. Получается забавная зверушка. Хочешь нарисовать ноги этой?
– Ерунда какая-то.
– А мы любили кадавров, – произнес Стас. – Они нам помогали.
– Каким образом?
– Отвлечься от всякого грустного, когда родителей не стало.
И кое от чего другого. Этого Стас упоминать не стал, но вспомнил, как Люба дразнила его, изображая тела с большой красивой грудью или лица привлекательных женщин. Среди сохраненных кадавров было немало извращенных русалок, кентавресс и обнаженных прелестниц с мордами зверей.
– Ты же говорил, что работать пошел.
– А что, я все время должен был работать? – ухмыльнулся Стас. – Без досуга и без просвета.
– Я работала.
– Вот и не научилась кадавров рисовать.
– Даже слово дурацкое.
– Французское.
Оля выключила газ, помешала картошку и достала из холодильника томат.
– Нож мне сполосни.
Ели молча. Стас тянул третье за день пиво, Люба перешла на любимое белое. Оля сделала себе чаю. Компьютер перешел в спящий режим, спрятал за черными ставнями окошечко с незаконченным рисунком. Проглотив картошку, Стас встал и пошел заканчивать кадавра. Тонкие птичьи лапки не подходили к оставленным Любой обрубкам, так что, чтобы дьявол обрел хоть какую-то законченность, Стас остановился на копытах. Нарисовал красную потрескавшуюся почву и дымящий вулкан на заднем фоне. Подошедшая Люба положила руки на плечи брата. На кухне зашумела вода – это Оля начала мыть посуду.
Рогатую птичью голову Люба водрузила на мужское тело в пиджаке и с галстуком. В руках нечистый держал портфель. Брюки переходили прямо в копыта, из-за чего создавалось впечатление, будто дьявол обнажен ниже пояса.
– Это ты, – сказала Люба.
– С чего бы?
– Такой же скучный и уродливый.
– Так и запишем, – улыбнулся Стас, сохраняя кадавра в нужную папку.
– Посмотрим остальных?
– Помоги Оле.
– Вот еще!
– Ты ела жарёху.
– Да что за слово такое дурацкое?
– Екатеринбургское.
– Грубое оно, не годится для еды.
– Именно поэтому ты уплетала за обе щеки, – отрубил Стас. – Иди. Разделаетесь с посудой – вместе посмотрим!
Когда Люба ушла, Стас открыл папку, создал в ней еще одну и перенес туда все изображения с эротическими кадаврами.
Олин рабочий день начинался в девять. Стас мог бы спать хоть до полудня, но Оля каждое утро будила его шумом душа и фена. Проснулась и Люба. Пока Оля собирала сумочку, сестра проскользнула в спальню, залезла под одеяло с Олиной стороны и прижалась к Стасу.