Глыбь
Шрифт:
Стоять без движения стало зябко, и Стас двинулся назад к Замоскворечью. У самого метро «Новокузнецкая» зашел в рюмочную, заказал две стопки хреновухи и опрокинул прямо у стойки без перерыва, одну за другой. Поморщился, но брать закусь не стал. На этот счет были другие планы. Продравшись сквозь толпу на Пятницкой и в Климентовском, свернул на Малую Ордынку. Там Стаса ждала палатка с монастырской выпечкой. В то, что пирожки выпекали при церкви, Стас верил не больше, чем во Христа, но ему было вкусно. Мягкая, влажная капуста легла на настойку, в животе приятно
Когда Стас был маленьким, подъезд подавлял и пугал. Советские многоэтажки, где жили друзья, казалось, строились для того, чтобы смирять в жителях грех гордыни. Шумные лифты, узкие лестницы, низкие потолки – Стасу было комфортнее именно в таких подъездах. То же варварское великолепие, что отгрохал в своем доходном доме еще один безымянный богач из царских времен, казалось мальчику до странного чужим. Естественно, Любаша от дома была в полном восторге, а два бородатых атланта, склонившихся над входной дверью и сверливших пустыми серыми глазами каждого пришельца, стали ее лучшими друзьями, едва ее начали выпускать на прогулку вместе со Стасом. Она им даже имена дала: Попо и, почему-то, Натолий Натольевич. Стас до сих пор помнил, который из двух атлантов – Натолий Натольевич.
Он щелкнул ключом, но дверь не открывалась: изнутри навесили цепочку.
– Эй!
– Иду-иду, – крикнула Люба. Звякнула цепочкой и пропустила брата в прихожую. – Как прошелся?
– Хорошо. Вот, отнеси на кухню.
– С чем они?
– С капустой.
– Класс! – обрадовалась Люба. – Можно я все умну?
– Оле оставь парочку.
Стас прошел в кухню, опустился на стул. Люба уже уплетала пирожок. Сидела голая на табурете, широко расставив ноги, и жадно жевала капусту. Даже не подогрела.
– Очень вкусно!
– Ага, я сам по пути два съел.
– Теперь работать? Мешать не буду. – Люба игриво улыбнулась.
– Не хочу уже.
– И правильно. Объявляю сегодня международным днем глыби! Религиозный праздник, работать грех, а послезавтра у меня больничный кончается, гуляем напоследок!
– Инцест воскресе, – пробурчал Стас.
– Воистину воскресе! Чокнись со мной пирожком!
– В девятнадцатом веке нас бы поняли, – сказал Стас, набивая рот пирожком. – Тогда тискать кузин считалось делом чуть ли не обязательным в определенных кругах.
– Хороших кругах.
– Ныне под ноль искорененных. Ископаемых, как и мы с тобой.
– Не знаю, как ты, а я ни разу не ископаемое! У нас же не насилие и не брак по расчету, просто я к тебе привыкла. Я знаю, что ты знаешь, что мне нравится, потому что сам же все это и раскопал. Что же до Оли, она никогда не поймет и не узнает.
– Я ей сам скажу.
– Зачем? – выдохнула Люба, ее зрачки неестественно расширились, как у кошки в темноте.
– Наверное, потому что я еще не скурвился окончательно.
– А я, значит, скурвилась?
– Ты свои глаза вообще видела, Люб? Чем ты объебалась, пока меня не было? – Стас вскочил со стула и принялся ходить по кухне взад-вперед. – Я лучше, чем кто-то другой, лучше, чем душеприказчик или исповедник, которых у тебя, конечно же, нет, но перед которыми ты, по идее, должна душу наизнанку выворачивать, знаю, что тебе место под этой крышей, и тебе всегда рады. Я рад. Но ты трактуешь права и радушие каким-то неведомым образом. Врываешься, вносишь сумятицу, лезешь ко мне в койку при Оле, соблазняешь, не даешь работать, а теперь вот встречаешь голая и под веществами. А если бы первой вернулась Оля?
– А я бы ей понравилась? – спросила Люба. Она быстро лизнула два пальца, опустила руку между ног и развела половые губы. – Как думаешь, милый?
– Вот поэтому я ей все и расскажу, – бросил Стас.
Вышел из кухни и хлопнул дверью в свою спальню.
– Я Тиндер поставила, скоро исчезну из твоей скучной и уродливой жизни! – крикнула вслед Люба.
В комнате Стас свалился на кровать, положил руки под голову и уставился в потолок. Давным-давно, еще при папиной жизни, квартиру залили соседи сверху, и на потолке проявился большой отпечаток, похожий на рожу монстра. В последний ремонт потолок побелили, но Стас все равно видел очертания. Мастера сделали свою работу хорошо, просто Стас знал, что чудовище там.
– Ты уснул, – сказала Оля.
Стас сел на кровати. С груди сползло одеяло. Оля укрыла его во сне. Сколько времени на часах? Стас разблокировал айфон: половина десятого. Так рано, а он то ли выспался, то ли просто вырвался из глубокого сна, за что ночью расплатится больной головой и бессонницей.
И что же ему снилось!
– Слушай, Оль, я тебе сейчас кое-что скажу, ты только дослушай и не злись.
– Давай завтра? Устала очень.
– Это важно.
– Подождет, – сказала Оля. – Может, разогреть ужин?
– Там пирожки.
– Нет пирожков, в холодильнике мышь повесилась, – хохотнула Оля. – А Люба тоже у себя закрылась, не помогла даже продукты разобрать.
– Значит, все подождет, кроме ужина? – спросил Стас.
– Ну конечно! Что может быть важнее сейчас? Мужчины вообще на голодный желудок ничего умного не скажут.
– Что ж, ничего так ничего.
Стас скинул одеяло, встал и подошел к двери в Любину спальню. Изнутри доносились звуки музыки, но исполнителя Стас не распознал. На кухне было жарко: в кастрюле над конфоркой что-то варилось. Пахло вкусно, терпко.
– Приправку взяла по акции.
– А-а, – протянул Стас.
Провел ладонью по табурету, на котором во время ссоры сидела обнаженная Люба. Чуть влажно, но не понять, почему, если не знаешь точно. Вот дьявол! Стас сел на табурет, взял немытую кофейную чашку и плеснул себе воды из графина. Пить хотелось страшно.
– Сейчас, еще минут пятнадцать. Будет чахохбили.
– Извини, что не захватил «Киндзмараули».
– Обойдемся. И так пьешь слишком много.
– Да?
– Мне виднее.