Гнев ангелов
Шрифт:
Эпстайн перегнулся через стол и завладел моими руками. Подушечки его указательных пальцев прижались к пульсирующим на моих запястьях точкам. Справа я почувствовал напряженное внимание Лиат. Меня словно проверяли на своеобразном живом детекторе лжи. Разница лишь в том, что этих людей не одурачишь.
— Они когда-нибудь делали вам какие-то предложения или пытались подкупить?
— Нет.
— Они угрожали вам?
— Люди уже лет десять угрожают мне, особенно Брайтуэлл и ему подобные.
— И как вы реагировали на их угрозы?
— Вам
— Вы вступили в «Воинство Тьмы»?
— Нет.
Слева до меня донеслось странное жужжание. Какая-то оса ползала по зеркалу над моей головой. Судя по заторможенности ее движений, она собиралась сдохнуть. В памяти всплыла другая встреча с Эпстайном, когда он рассказывал мне о паразитирующих осах, откладывающих личинки в пауках. Такой паук таскал в себе эти развивающиеся личинки, и они изменяли его поведение, заставляя переделать паутину так, что когда личинки наконец отделялись от его тела, то могли отдохнуть на этих спутанных участках, набираясь сил, пока поедали остатки выносившего их паукообразного. Эпстайн пояснил мне, что среди людей также бывают подобные существа — тайные попутчики души человека. Годами, даже десятилетиями он может не осознавать этих паразитов, пока они наконец не проявляют свою истинную натуру, поглощая разум и самосознание своего хозяина.
Я видел, что Эпстайн следит за этим умирающим насекомым, и догадался, что ему вспомнился тот же разговор.
— Я бы догадался, — сказал я. — Уж к этому времени наверняка догадался бы, что таскаю в себе каких-то паразитов.
— Вы уверены?
— Если они поселились во мне, то у них уже была масса возможностей проявиться, слишком много раз они могли бы изменить ход событий к своей выгоде. Если бы какая-то нечисть жила во мне, она обязательно вмешалась бы, чтобы спасти своих собратьев. Но ничто не отвращало мою руку и ничто не спасало их. Ничто.
И вновь взгляд Эпстайна переместился на Лиат. Я понял, что именно от ее реакции зависит, что будет со мной дальше. Оставшиеся стражи тоже следили за ней, и я заметил, как они, предвкушая развязку, положили пальцы на спусковые крючки. Со лба Эпстайна скатилась крошечная капля пота, словно слеза из скрытого третьего глаза.
Лиат кивнула, и я напрягся, ожидая, что сейчас получу пулю.
Вместо этого Эпстайн освободил мои руки и откинулся на спинку стула. Пистолеты исчезли вместе с оставшимися громилами. Мы остались втроем: Лиат, Эпстайн и я.
— Давайте выпьем, мистер Паркер, — предложил Эпстайн. — Проверка закончена.
Я глянул на свои руки. Они слегка дрожали. Усилием воли я унял дрожь.
— Идите вы к черту, — буркнул я и удалился, предоставив им возможность выпивать без меня.
Часть III
В гневе изнемогаю, горю, пламенею,
Циклоп слабоумный сердце пронзил мне.
Глава 19
Дарина Флорес отдыхала в кресле, у ее ног неподвижно сидел мальчик. Она гладила его жидкие волосенки, ощущая под пальцами странную холодную влажность детской головы. Сегодня женщина впервые поднялась с кровати после того злосчастного вечера, который сама теперь мысленно называла «инцидентом». Она настояла на уменьшении дозы обезболивающих, так как они вызывали отвратительное бредовое состояние, лишая ее способности к самоконтролю. Ей хотелось найти оптимальное соотношение между терпимой болью и ясностью сознания.
Утром врач опять навестил больную. Пока он снимал повязку с ее лица, Флорес пристально следила за ним, словно надеялась увидеть в его глазах свидетельство причиненного ей ущерба, но их выражение оставалось совершенно равнодушным. Худощавому доктору уже пошел шестой десяток, и он профессионально ухаживал за ногтями своих длинных и тонких пальцев. Эскулап прощупал лицо пациентки по-женски мягкими прикосновениями, хотя она знала, что он традиционной ориентации. Дарина знала о нем все и в основном по этой причине решила воспользоваться его медицинскими услугами. Одно из главных преимуществ досконального изучения личности заключалось в том, что такая осведомленность лишала человека возможности отклонить приглашение.
— Учитывая повреждения, заживление идет, как и ожидалось, хорошо, — сообщил врач. — Есть у вас сейчас какие-то жалобы на глаз?
— В нем по-прежнему полно колючих иголок, — ответила она.
— Вы продолжаете смазывать его лекарством? Это важно.
— А мое зрение?.. — У Флорес пересохло в горле, и она с трудом выговаривала слова.
Она даже решила, что у нее повреждены язык или голосовые связки, пока не вспомнила, что уже много дней произносила не больше пары слов в день. При повторной попытке речь стала даваться легче.
— А мое зрение восстановится?
— Да, надеюсь, со временем; хотя не могу гарантировать, что к поврежденному глазу вернется вся полнота зрения. — Врач произнес это так небрежно, что женщине с трудом удалось подавить желание ударить его. — Роговица также, вероятно, будет долго оставаться мутноватой. Мы могли бы изучить возможность пересадки здоровой роговицы. В наше время это относительно обычная процедура, в основном производящаяся амбулаторным путем. Главный вопрос — в обеспечении подходящей здоровой роговицы от недавно умершего человека.
— С этим проблем не будет, — заверила Дарина.
— Но я не имел в виду, — снисходительно улыбнувшись, пояснил врач, — что такая операция возможна в ближайшем будущем.
— Так же, как и я.
Улыбка врача растаяла, и Флорес заметила, что его пальцы слегка задрожали.
— Я еще не видела своего лица, — сказала она. — В комнате нет зеркал, а те, что в ванной, мой сын занавесил.
— Он выполнил мои указания, — пояснил врач.
— Почему? Неужели я стала так ужасно выглядеть?