Гнев божий

Афанасьев Александр

Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.

В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны, было шумно, весело, как всегда бывает после победы. Кто-то входил и выходил, шумели рации, подъезжали и отъезжали машины, на дверях стоял солдат в каске с азербайджанским флажком, с пулеметом ПК и еле стоящий на ногах. Документы он ни у кого не проверил…

Едва зайдя, в районе раздевалки, Гагик в калейдоскопе спешащих людей наткнулся на знакомое лицо.

— Товарищ капитан!

Капитан Мкртчян, который командовал группой, остановился, недоуменно посмотрел на худющего, косматого парня. Потом его лицо осветила улыбка узнавания, он и сам был небрит уже который день.

— Бабаян?

— Так точно. Прибыл для дальнейшей службы.

— Тебя чо там, не кормили в госпитале?

Пойдем-ка…

Капитан завел Гагика в комнату, где когда-то учились дети. Теперь доска была сорвана и на ней, положенной в углу на пол, лежал чей-то спальник, вся мебель частично вынесена, частично свалена в угол, на полу — нанесенный сотнями грязных ботинок толстый слой жирной, липкой грязи. На стене — со старенького портрета с ужасом смотрели на это Владимир Ильич Ленин, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Капитан втянул воздух, потом протянул руку:

— Давай.

Гагик отстегнул флягу, протянул ее командиру. Тот взял, оценил на руке вес, приложился пару раз, солидно так. Вернул остатки Гагику.

— Живой?

— Нормально…

— Значит, группа сейчас в поле, но тебя добросят. Иди — спортзал там, вон туда идти. Поставят на довольствие, ствол выдадут. Скажи — от меня, там по тылу человек работает, в одной группе в институте учились. Спать хочешь?

— Да как…

— Тогда в бэтээре поспишь. Сходи в столовку, пожри — и через час у главного входа. Там бэтээр будет стоять, на нем доедем. И форму, форму смени, пусть Аслан новую выдаст, не жмотится.

— Есть…

Через час Гагик Бабаян, сытый, в новенькой форме, с новеньким «АК-74» (положение со снабжением медленно, но верно улучшалось) вышел к главному входу, где матерились по-русски и где попыхивал острым, бензиновым дымом старый семидесятый бэтээр. Все полезли на броню, Гагик протиснулся в десант, там лежали какие-то мешки. Уснул, еще когда не успели толком тронуться.

Они приехали, когда все уже было кончено — опоздали. Темнота, куски поля, выхватываемые светом мощных, электрических фонарей, и голоса в темноте. Свои, родные, армянские гортанные голоса…

А еще там пахло кровью. Гагик понял это, когда только вылез из бронетранспортера.

— Строиться! — крикнул кто-то.

Гагик не услышал команды. Забросив за спину автомат, он сошел с дороги и пошел в поле. Споткнулся обо что-то, включил фонарь — труп. Повел дальше лучом — еще один и еще. Трупов было столько, что их невозможно было и сосчитать.

И тогда боец армянской разведгруппы Гагик Бабаян сел прямо в снег у трупа, о который он споткнулся, и сказал:

— Прости, отец…

И заплакал.

И плакал до тех пор, пока к нему не подошел капитан Мкртчян. Постоял немного рядом, а потом жестко, как кнутом хлестнул — спросил:

— А ты думал — как?

Ретроспектива /продолжение/

06 марта 1990 года

Кабул, Демократическая Республика

Афганистан

Мятеж

Мятеж сторонников генерала Шах Наваза Таная начался примерно в один час тридцать минут по кабульскому времени. Но перед этим произошло несколько событий, о которых надо непременно сказать, чтобы лучше понимать сущность происходящего.

Второго марта 1990 года состоялась встреча президента Наджибуллы с Танаем и М. А. Ватанджаром, причем встреча эта происходила за обеденным столом во дворце Арк. Тон встречи задавал президент. То, о чем говорилось на этой встрече, известно в основном по словам самого Наджибуллы, который после подавления мятежа рассказал о состоявшемся разговоре одиннадцатого марта на встрече со старейшинами провинции Пактия. Ватанджар не только не опроверг президента, но и подтвердил, что на момент беседы президент в подробностях знал о планах заговорщиков. По словам самого Наджибуллы, обращаясь к Танаю, он сказал: «Куда тебя приведет тот путь, на который ты встал? Во-первых, если ты выступишь, то никого в живых не останется, во-вторых, даже если ты победишь — как долго ты сможешь удерживать власть? Куда ты пойдешь? К Гульбеддину Хекматьяру? Может быть, он и будет поддерживать тебя несколько дней, а потом уберет». Танай, по словам президента, начал заверять его в отсутствии у него намерений поднимать мятеж, тогда президент сказал ему: «Что тебе нужно? Мое кресло, моя должность? Давай, я соберу политбюро и пленум ЦК и скажу всем, что больше не могу оставаться на своей должности, а вот этот товарищ заменит меня». По словам президента, которые сейчас уже никак не проверить, Танай на эти слова сказал, что он ни в коем случае не намерен поднимать мятеж и что им никогда не найти такого преданного делу революции, сильного и стойкого лидера, как Наджибулла. Тогда президент спросил: как же ты собираешься разрешать наши противоречия и для чего ты делаешь то, что ты делаешь, вносишь раскол в армию. Танай снова заверил президента

в верности, и сказал: «Если я подниму мятеж, то уничтожу себя физически и буду опозорен в истории как второй Амин». В разговоре этом есть несколько моментов, которые заставляют сомневаться в искренности Наджибуллы, хотя бы упоминание Амина, несколько неуместное из уст халькиста, тем более в такой обстановке. Сомнения вызывает и сам факт того, что Танай, до этого почти не вылезавший из Минобороны и наотрез отказывавшийся встретиться с ним, вдруг приезжает к нему в Арк поужинать. Но иной информации нет, и мы вынуждены опираться на эту. Стоит сказать и о том, что кандидатура Таная, бывшего командира полка коммандос, потом командующего Центральным корпусом Афганистана, в зоне ответственности которого находился Кабул, продавливалась и на пост командующего Центральным корпусом, и на пост министра обороны исключительно советскими усилиями, несмотря на то, что Танай был заведомым халькистом. Делалось это по двум причинам. Первая — Танай и в самом деле был человеком исключительной личной храбрости, и подразделения коммандос были единственными, которые по уровню боевой подготовки и стойкости можно было сравнить со всеми советскими войсками. Вторая — ставя на Центральный корпус, от которого зависит столица, а потом и на должность министра-халькиста, при том, что халькистов в армии было большинство, советские расширяли свои возможности по влиянию на ситуацию в Афганистане и создавали своего рода систему сдержек и противовесов. Танай мог потребоваться, к примеру, если бы не удалось отстранить без крови Бабрака Кармаля, да и склоки во фракции Парчам всем изрядно поднадоели, ошибку с решением вопроса с Амином умные люди поняли еще в восемьдесят втором — восемьдесят третьем. Наджибулла, парчамист, ненавидел Таная, знал, что его поставили именно советские, а потому не испытывал добрых чувств и к советским. Поэтому рано или поздно он должен был попытаться убрать Таная и лиц, его поддерживающих.

На пятое марта было объявлено начало процесса над декабрьскими заговорщиками, начало процесса было объявлено очень неожиданно. Пятого же марта Наджибулла внезапно отправил свою семью в Москву на лечение, самолетом. Возможно, Танай, который не мог не знать об отъезде семьи Наджибуллы, ведь в аэропорту дислоцировались коммандос — понял, что маски сброшены, и отдал сигнал о начале мятежа.

С первых же минут мятежа стало понятно, что президент подготовился к отражению удара: ожесточенные бои вспыхнули и у кабульского международного аэропорта, и у министерства обороны: мятежникам не дали развернуться. В тридцати пяти километрах от Кабула в гарнизоне Пули-Чархи взбунтовались четвертая и пятнадцатая танковые бригады, они пошли на город, но были остановлены на полпути вооруженными гранатометами курсантами Высшего военного училища, завязался ожесточенный бой. С северо-запада на Кабул двинулась восьмая пехотная дивизия, но и она была остановлена на полпути частями Республиканской гвардии и МВД. Взбунтовалась сороковая дивизия и пятьдесят второй полк связи, обеспечивающий военную и правительственную связь ДРА, президент и его люди остались без связи, но действовали слаженно и грамотно, что лишний раз свидетельствует о том, что мятеж был ожидаем, а действия по его подавлению — заранее проработанными. У каждого из командиров верных президенту частей был пакет, и от связи они не зависели…

Один из офицеров, пригибаясь — с ума, что ли, сошел, коридор простреливается, — пробежал по коридору. Около них остановился.

— Ты кто? — спросил он, ткнув пальцем в Шарифа.

— Торан Алим Шариф, рафик дагерман. ^[96]

Подполковник огляделся, заметил у капитана Шарифа орденскую планку.

— Ранен?

— Нет.

— За мной.

Внизу, на первом этаже, собирались люди, тут же разбирали оружие, у многих были пулеметы, были и противотанковые гранатометы. Людей было человек сорок не меньше, все действовали сосредоточенно, молча набивали магазины, ленты, кто-то надевал бронежилет.

— Иди. Бери оружие, быть готовым через пятнадцать минут.

Капитан Шариф подошел к распотрошенным ящикам, там ему нашелся старый пулемет РПК с несколькими барабанами, которые он начал снаряжать. От автомата он не отказался, перекинул за спину, мало ли…

Тот же самый офицер, который привел сюда его, появился минут через двадцать, выстрелил в потолок из пистолета.

— Внимание, товарищи!

Все повернулись на выстрел.

— Новая боевая задача. Вы знаете, что президент Наджибулла, покинув Арк, спрятался в бункере, приказал преданным ему войскам под командованием его братца и других предателей революции — уничтожить товарища Таная и всех, кому не безразлична судьба Афганистана. Коммутатор связи сильно поврежден, связи у нас нет. Находясь здесь, товарищ Танай не может оказать сопротивление. Мы сформировали специальную группу — это мы, вам будет придан бронетранспортер и несколько машин. Ваша боевая задача — любой ценой прорваться к аэродрому Баграм, там находятся верные товарищу Танаю летчики, которые нанесут удар по воякам президента, узбекам и хадовцам. Судьба революции, нашей революции зависит от вас, товарищи. Слава Саурской революции!