Гнев Перуна
Шрифт:
Нестор снял нагар с обеих сальных свечек. По стене вновь метнулись косматые тени, то догоняя одна другую, то убегая одна от другой... Как и мысли его...
Что ж... придётся ему писать о сих тяжких часах на Русской земле. И придётся писать не о Святополке, а о Мономахе. Ибо это он вновь созывает всех русских князей в Любеч. Теперь уже не кличет идти в половецкую степь, а призывает оставить ссоры, объединиться любовию пред бедой, блюсти заповеди предков...
«Пришли Святополк, Володимир, и Давид Игоревич, и Василько Ростиславич, и Давид Святославич, и брат его Олег и собрались на совет в Любече на устроенье мира, и глаголаша к себе, рекуще: «Почто губим русскую землю, сами между собою устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут рати. Да отныне имеем в едино сердце и блюдём русские земли: каждый да держит отчину свою...»
Писало Нестора заскрипело, запрыгало. Из-под него вырывались новые тяжёлые строки. Страшные строки, как сама жизнь. «И приде Святополк с Давидом в Киев, и рады быша людье яси: но токмо диавол печален был от любви сей. И взял сатана в сердце некоторым мужам и почаша глаголати к Давидови Игоревичу...»
Выпало из пальцев писало. Нет сил писать далее. О треклятый Святополче! Почто срамишь свой род и изменой губишь землю Русскую? В великих ведь трудах предков добывалась её сила... А сердцем ослепший державец растоптал её разум, по кошелькам рассовывает её мощь... Холопствует перед богатством, а не перед мудростью... Тяжело сохранить власть, но ещё тяжелее — удержать её величие. Тяжелее, нежели добыть её...
Нестор погасил свечки. Он пойдёт сейчас к своей пещере... Он должен заглянуть наедине с Богом в неотрадное грядущее своей земли... Без свидетелей... дабы не растерять надежды, которая слабой искрой теплилась в его душе...
Часть шестая
КИЙ, ЩЕК И ХОРИВ
Так уже повелось ему на веку, что всю жизнь желал отгородиться от людской суеты и всё время попадал в самый её водоворот. Не мог не болеть душой о бедах людских, ибо в его уединении несправедливость виделась ему ещё ярче, ещё ужаснее. Да и братия печерская, а паче всего просвещённые умы обители мало занимались молитвами, но каждый раз бросались на кон борьбы за Правду Русскую, за закон, за силу державных мужей. Ибо только эта борьба могла держать Русь на тверди — между загребущей Византией и жадными ордами.
Так повелось здесь со времён Ярослава Мудрого и Никона-Иллариона. Правда, раньше владыки печерские меньше печалились о сытости живота своего, а возносились духом выше и тем возносили Русь над иными землями и над Византией. Гречины-крестители не надеялись на такое. Рассчитывали, что черноризая паства станет опорой их, ромейского, владычества на Руси. Но Печерский монастырь стал преградой на пути этим прихотям. Многолетняя, затянувшаяся, хотя и не всем видимая и непонятная для постороннего глаза война окончилась победой печерцев, которым помогали русские начала державности, русские законы. Русских князей и русских святых впихнули в стадо Христово, отбрасывая тем самым все попытки ромеев и их царей наложить свою руку на самобытность Руси.
Но время шло. И могущество Русской державы, с таким трудом воздвигнутое силой меча и силой розмысла лучших мужей, начало слабеть. Вырождаются мудрые князья в прямом потомстве Ярослава. Губят они дело старого Кия, мельчают разумом, занимаются нечестивыми деяниями. Может, потому, что разрушают под собственными ногами свою твердь — святилища свои. Может, не хватает им гордости за величие предков. Ибо легко досталось им это величие. В наследство досталось, но не взято в битве... А может, потому, что не знают его сущности, ибо растеряли память о своих предшественниках, затоптали её в болото, забросали сверху золотом и серебром, как мусором, ненасытные, засорили души свои, в горшок с деньгами спрятали свою совесть и честь свою!..
Страшно не умереть... страшно за живущих, этих оглохших от восхвалений, ослепших от блеска золота и пустых душой...
Нестор вздыхает, переворачивается на скамье. Шуршит под ним старое, перетёртое сено. Твёрдо лежать на нём. Ноют стареющие кости. Прямо гудят... Поститься ему нужно, дабы освободить свой отяжелевший разум от суеты, от кутерьмы сего мира, которая так утомляет его душу...
Закрыл глаза. Над днепровскими кручами плывёт звёздная ночь. Плывут редкие прозрачные облака под звёздами. И мысли его плывут вместе с ними. Как видения из просветлённой дали минувшего... Но он их не отгонял. Радостно отдавался их течению... И становилось легче на сердце.
Над лесными днепровскими крутогорьями так же катилось золотое солнце и садилось за Почайной в Днепр. И так же плыли по волнам ладьи; и на валы, на высокий правый берег обрывистыми тропами поднимались мужи. Плечистые, светло-русые, в длиннополых белых сорочках с вышитыми подолами. Такие сорочки Полянские надевают редко — лишь на великие праздники да на вече.
Вверху, на плоском раздолье высокой кручи, куда тянутся тропинки от Почайны, стоит ветвистый дуб. Вершиной своей касается белой тучки. А внизу — ствол, скрученный вросшими в него толстенными ветвями. Под дубом — каменный круг. В его гладенькие гранитные плиты ногами упирается высеченный из глыбы гранита идол. Длинный, с тонкими насупленными бровями на высоком удивлённом челе, под тонким носом — золотые подковы усов, опущенные вниз. Высокая шапка из кованого серебра покрывает голову с ровно подрезанным кружком волос. Серое каменное лицо идола мертво и неподвижно... Только глаза... То один, то другой, то оба одновременно таинственно отсвечивают червонностью. Будто те глаза живые. Будто в них затаилась ненависть или дремлет отвага. Будто осматривает заднепровские дали, где жили поляне. Охранитель их жилищ и нив Перун должен издали видеть опасность, угадывать приближение чужаков на ладьях, которые часто шли сюда с мечами, и звать полян загородить им путь; должен и угадывать приближение добрых гостей, ведь тогда нужно приготовиться приветливо встретить их.
В руках Перуна — высеченный из гранита меч. Ибо он должен защищать род славянский от напастей. На каменных плитах жертвенника, где стоит идол, высечены лошади, стрелы и лук. Перун должен наделить род славян-полян оружием, которое их защитит. На этих же плитах — Перуново требище. Поднимается в небо тонкая струйка дыма. Это приносят жертву своему защитнику.
Будимир выжидательно склонил голову на грудь, как и другие Полянские мужи, собравшиеся около Перуна. Белобородый волхв Славута, в длинной, почти до пят, сорочке, с высоким сучковатым посохом в руках, молчаливо беседует с небом. Слушает шуршанье листвы Перунова дуба. Всматривается в меняющиеся очи идола-покровителя, идола — защитника его рода. Что скажет? Куда позовёт мужей Полянских?
Давно затянулись раны от аланских мечей. Росичи, поляне, сиверцы, уличане теперь жили теснее. С тех пор много воды утекло в Днепре. Когда-то юношей прибежавший сюда, Будимир не был похож сейчас на того отрока. Тогда он с помощью полян, пришедших биться с аланами за Рось, изгнал бесславно своего князя Вожика. Волею уличанского племени Будимир стал вечевым князем в Пересечене Уличанском. С тех пор часто приезжал сюда к волхву Славуте, к своим братьям полянам. Особенно во дни нужды великой. Вот как ныне.
Да и другой князь — задцепровских полян и сиверцев с Подесенья — князь Чернь — не сторонился мудрого Славуты, который теперь был признанным волхвом всех полян. Много князей было у полян. Но никто не мог сравниться с Любом. Одному не хватало мудрости, другому — зрячей души, иному — отваги. Поэтому-то все шли к Славуте. Сухощавый, высокий, с глубокими светлыми очами, волхв Славута казался бессмертным. И слово его было верное, ибо оно было от Перуна, которого чтили и многие другие племена.
Нынче же Славута позвал к себе представителей всех родов. Почему так?