Гнев Перуна
Шрифт:
Разные мысли одолевали Ипатия. Но в одном он был сообщником Анастасия — князя славянского Кия нужно остерегаться, нужно держать его на хазарской верёвке...
В граде Киевом старшинствовал меньший брат князя, по прозвищу Щек. Тихий на вид, всегда кусал исподтишка, яко ползучая змея. Оттого и прозвали Щек — то есть шипучий, яко гадина. Старший брат его — Кий всем взял: разумом, силой, приветливостью. Характером и сердцем был открыт для людей — говорил в глаза всегда правду, будто кием отбивал. Потому и Кий. Как не завидовать такому? И меньший брат люто завидовал ему. Чтобы не отстать от старшего брата, Щек повелел и себе построить градок — на другой горе, которая напротив Киевой. С тех пор гора и прозывается Щекавица.
Был у Кия ещё меньший брат — называли его люди Горивом, или Хоривом. Хорив хотел превзойти двух своих старших братьев, потому что также был втайне завистливым и гордым. И повелел срубить себе градок на третьей горе, недалеко от Почайны. Потому и назвали ту гору Хоревицей.
Братья поджидали своего часа, чтобы возвыситься в роде Полянском. И вот этот час наступил. Хазарин-гонец ударил челом об порог терема Щека.
— Каган велел сказать: хочу Лыбедь в жёны. А не отдашь — ордой пойду.
Щек немного подумал и ответил:
— Бери.
— Нет! — вдруг выросла на пороге терема златокосая Лыбедь. — Я жду своего суженого из похода.
— Он не вернётся, — ухмыльнулся гонец. — Князь Кий хочет остаться на Дунае. Уже и градок свой — Киевец — поставил.
Бросилась Лыбедь бежать на Киеву гору. Прибежала к Перунову дубу. Прильнула к каменным стопам идола.
— Защити! — взмолилась. Разметались её золотые косы по земле. — Верни князя назад со дружиною!
У её ног опустилась стая голубей. Лыбедь схватила одного из них, привязала к ножке чёрную ленточку и выпустила в небо. Сама стонала-плакала, яко чаица. Посылала свои заклятья Земле и Небу, Ветру и Звёздной Ночи.
— Ночь темна, ночь тишна, сидишь ты на коне буланом, на седле соколином. Замыкаешь ты коморы, дверцы и хлевцы, дворцы и хоромы. Замкни врагам Кия губы-губища, щёки-пращёки, очи-праочи...
Замолк ветер-буян, к словам Лыбеди прислушивается. Молчит идолище Перуна, глазом не блеснёт.
— Где ты, брат мой, водишь дружину свою и суженого моего! В каких землях-странах, в каких палатах, пьёшь ли вина из царских чаш золотых аль водой Дунай-реки захлебнулся? Спишь на пуховом ли ложе или под звёздным шатром мечом укрылся?..
На коне еду, змеёй погоняю, всем твоим неприятелям и супостатам рты позакрываю... Гадючий хвост, а червячье чрево, яко придёшь, брат, к ворогам, кабы стали они как сухое дерево... Кабы стены, за которыми спрятался со дружиною, были немыми, кабы потолки лишь поднялись... Мои тихие речи мои горячие мысли на добро Киевым воям кабы повернулись...
Щек разослал мечников, чтобы разыскать сестру. Щек злобился — каган Трухан нашлёт орду, а он непривычен к сече. Не умеет и меч двусечный в руках держать. Он умеет лишь тихо выжидать да крадучись к властвованию добираться. Хорив-Горив закрылся в своём тереме. Не он старшинствует над полянами, не ему и выкручиваться...
Щек послал гонцов к Трухану:
— Сбежала сестра Лыбедь, подожди...
— Не хочу ждать! — отвечал Трухан.
Покатилась орда к Днепру, вдоль левого берега, вверх по течению. Напротив Киевой горы начали переправу реки — и заняли большой остров, выгнувший свою зелёную спину посередине реки. Остров зарос кустами ракитника, густыми камышами. Ордынцы отдыхали на нём. Высматривали, куда лучше причалить, чтобы сразу захватить Киеву гору.
Сбежались из окольных селений поселяне, схватились за мечи.
Щек сказал:
— Нас мало, и биться с большой ордой нет сил. Разыщите Лыбедь — заплатим ею кагану за волю свою.
Поляне же ответили:
— Такого не бывало в нашей земле, дабы волю неволей покупать.
Сели в челны-лодии и поплыли к острову. Оттуда навстречу им бросились ордынцы на лошадях. Обступили смельчаков, и началась сеча на воде...
Покраснел Днепр-Славутич от людской крови. Щек же стоял на своей горе и выжидал — кто победит.
Увидела Лыбедь ничтожность своих братьев. Прыгнула в челнок из камышовых зарослей, где пряталась от глума, направилась в самую гущу сечи. Подняла весло, яко меч. Крикнула:
— Остановитесь, кияне-братья! Не сиротите своих чад! Я пойду сама к кагану. Своей волей. Пусть отступится от нашей земли!
И поплыла к левому берегу Днепра. Там сидел в золотом ромейском седле старый степной ворон Трухан.
Лыбедь вышла из челна, выпрямилась пред ним, взмахнула русыми косами.
— Хочу, чтобы каган взял меня сам — по обычаю моего рода. — И смело посмотрела в широкое обрюзгшее лицо Трухана, которое лоснилось на солнце. — Садись в мой чёлн.
Каган тяжело шлёпнулся из седла на землю, пересел в её чёлн, и они вдвоём поплыли к острову посреди Днепра.
Вышли на песчаный берег. Трухан дёрнул её за косы.
— Моя!
— Нет, — спокойно посмотрела ему в глаза Лыбедь. — Не твоя!
Выхватила из-за пазухи длинный нож и ударила им кагана в грудь. Трухан удивлённо вытаращил на неё глаза, тяжело осел на песок, руками загребая траву.
Лыбедь же села в чёлн и поплыла к Почайне. Крикнула своим воям:
— Каган Трухан уподобил навеки сей остров! Больше не будет просить нашей земли!
— Слава тебе! — кричали кияне.
Орда бросилась бежать назад. Подалее от этих людей, у которых и девицы умеют постоять за себя, как воины. Орда откатилась в далёкие степи.
С тех пор тот остров на Днепре называется Трухановым.
А Кий ничего об этом не знал. Не торопился в земли приднепровские. Гремела слава его на Дунае. Вместе с ромейскими когортами Анастасия он теснил кочевников, наседавших на империю. Вечерами отдыхал на берегу Дунай-реки. Прислушивался к ласковому плеску волн.
Богата здешняя земля. Тяжёлым колосом звенит плодоносная нива. Сладкие плоды созревают в садах. А рядом — берега Понтийского и Эгейского морей. Здесь перекрёсток торговых путей от греков и арабов к кельтам, германцам, свеям, галлам. Вокруг расселились славянские племена... Средина его владений может быть и здесь — на Дунае...