Гнев Перуна
Шрифт:
Сухой, шершавой ладонью Любина украдкой смахнула слезу со щеки... Стиснула крепко зубы. Чтобы не вырвалось из них ни звука, ни вздоха. Это всё её, потайное... Она и дочке этого никогда не расскажет. Никогда!.. Всё же и у неё была капелька женского счастья. Да пошлёт судьба его побольше Руте...
Не привелось дружинникам Мономаховым долго пировать на зелёных Васильковских левадах. Из Чернигова прибыл гонец с сообщением: Олег Гориславич привёл половцев под валы города. Не желает больше сидеть в далёкой Тмутаракани, желает отобрать стол отца своего, Святослава,
Побежал Мономах с дружиною своей ко Чернигову. Только пыль вслед чёрными столбами поднялась. А под Черниговом уже сизый въедливый дым повиснул надо всем небосводом задеснянским, над высокими песчаными холмами, где стоял каменный детинец града, а по-здешнему — острог. Чёрными пятнами на изумрудных лугах остались следы от сожжённых скирд сена. Городские ворота, как воронье, обсели тысячные стаи половцев и их коней.
Мономах понимал, что черниговцы ожидают его помощи. Уже восемь дней сдерживали они орду на больших городских валах. Кое-где половцы выбрались на вал и с него обстреливали каменный детинец Чернигова.
Ночью дружина Мономаха переправилась через Десну, и гонец тайно провёл её подземным переходом в город. Черниговцы не спали. Ожидали князя. Борис, остававшийся на княжеском подворье с малою дружиною мечников, рассказал о неожиданном нашествии. Ежедневно по пять раз половцы пытались брать штурмом валы Чернигова. Тучи лёгких стрел с подожжёнными пучками пеньки огненным ливнем сыпались на соломенные и деревянные крыши строений. Город горел. Олег Гориславич прислал своего посла — половчина Козла Сотановича. Он требовал вернуть Олегу отчину его — стольный Чернигов.
На пороге тихо предстал половчин. Низкорослый, остроглазый, скуластый, с редкой острой козлиной бородкой. На ногах — кожаные постолы с загнутыми вверх носками.
— Чего хочет князь Олег и его половецкие поспешители? — сурово нахмурил брови Мономах, обращаясь к послу.
Козл Сотанович отвечать не торопился. Сложил на груди смуглые жилистые руки с розово-белыми длинными ногтями. Учтиво поклонился. За его плечами качнулось чёрное шёлковое корзно [153] .
153
Корзно — плащ-накидка, копировавший византийскую хламиду прямоугольного или полукруглого кроя, набрасывался на левое плечо и застегивался фибулой на правом плече.
— Мой хан Итларь, и все другие ханы, и их друг коназ Олег шлют тебе поклон.
— Вижу, каков тот поклон! Город уже полностью сожгли!
Борис нетерпеливо засопел, но смолчал.
Мономах жевал кончик уса.
— Мой хан Итларь знает, что у тебя, коназ, служат его люди — Славята и Борис. И что есть другие люди и есть много половчинов. Он за всё это имеет на тебя гнев.
Князь Владимир выпустил кончик уса изо рта. На его скулах обозначились желваки.
— У хана Итларя и у иных ханов — тысячи русских браннее. Передай:
Козл Сотанович только прищурил узкие глаза.
— Хан Итларь, и хан Кытан, и их русский друг коназ Олег справедливо говорят тебе: не по праву сидишь в Чернигове. Иди прочь отсюда. Сие отчина Олега. По роду.
Мономах засмеялся.
— Тогда я пойду в свою отчину по роду — в землю своего отца, в Переяславщину. Буду соседом твоих ханов, Козл. Буду воевать с половецкой Степью. Согласен?
— Не будешь воевать. Мои ханы тебя побьют. Ты — один.
— Мне поможет великий князь Святополк, брат мой.
— Не поможет, — сочувственно вздохнул посол. — Святополк отныне — наш родственник. В жёны взял дочь великого Тугоркана — Тотуру.
— Тугоркана? — даже вскочил Мономах.
Половчин, довольный произведённым эффектом, поклонился. Борис прошептал на ухо князю:
— Святополк на том помирился с Тугорканом. Потому они отступили от Триполья и Торческа.
Мономах положил свои натруженные жилистые руки на стол. Напряжённо раздумывал, собрав у переносицы складки лба. Козл Сотанович усмехнулся.
— Князь Мономах также может помириться с моим ханом. Дать ему в жёны свою дочь — и будет ряд на мир. А коназу Олегу отдай Чернигов. Не по закону держишь. Если не хочешь на том замириться, возьмём своё право силой.
— Подожди же, окаянный лукавец! — растерялся князь Владимир. — Отдам я Олегу Чернигов. Да будет так... Но... дочери у меня нет для хана! Старшая — Евтимия — жена угорского короля Коломана. Меньшая — Мария — жена греческого царевича Леона Диогена. А больше нет у меня дочерей.
Козл Сотанович белозубо блеснул улыбкой.
— Тце! — прищёлкнул языком. — Не будет тогда мира между нами. Будет война. Вели-и-кое разоренье земле Русской будет!.. Думай!..
Владимир Мономах понял: знают окаянные злокознивцы, что у него нет дочери, потому и придумали такое условие. Ибо им нужно разоренье земли Русской... Большой ясыр хотят взять — пленников, скот... Лицо князя пошло пятнами. Что ж, Чернигов отберут всё равно... и его небольшую дружину отсюда живой не выпустят. Сколько их — кучка!.. Помощи неоткуда ему ожидать. Князья теперь станут за Гориславича — его ведь это отчина. Пока был жив отец, князь Всеволод, они помалкивали. Теперь же все ополчатся против него. Правда земли Русской и заповедь деда Ярослава — на стороне Гориславича. Мономах держал за собой по правде отчину свою — Переяславщину и не по правде — отчину Олегову — Черниговщину...
Сказал ведь, умирая, дед Ярослав: отдаю свой стол в Киеве старшему сыну Изяславу, а среднему сыну — Святославу — даю Чернигов, а Всеволоду — Переяслав, а Игорю — Володимир, а Вячеславу — Смоленск... И каждый да не преступит границы брата своего...
А он, внук Ярославов, с помощью своего отца Всеволода, выходит, переступил эту заповедь. Теперь правда должна восторжествовать. Или с помощью силы половецкой, или его доброй волей. Что же... пойдёт сам в свою разорённую половцами Переяславщину — ему хвала будет. Изгонят отсюда силой — позор будет... Тогда уж лучше идти доброй волею. Но его там доконают. Сей хан Итларь и доконает. Не дал, скажет, дочери своей, не захотел породниться с ним, как это сделал Святополк.