Гнев Тиамат
Шрифт:
Гирлянды цветов еще лежали под стенами. Красные, белые, нежно-пурпурные. Одни местные, лаконские, другие из гидропонных установок. Их будут менять, пока не поступит приказ перестать. А если власть забудет об отмене, на могиле Авасаралы до скончания века будут лежать свежие цветы.
Высеченная в камне женщина смотрела на него. Может быть, ее потаенная улыбка только почудилась Холдену. Как будто теперь, когда смерть избавила ее от ответственности за это масштабное, мерзкое представление под названием «история человечества», она наконец оценила его юмор. Он поднял взгляд, вспоминая ее голос, ее движения. И глаза,
– Что здесь творится? – тихо спросил он. – Что происходит у меня перед глазами?
Он не заботился, подслушают ли его. Вне общего контекста мыслей вопрос ничего не значил.
Он видел опустошенную Терезу. Гудящее потаенной тревогой здание государственного совета. Кортасара – полновластного, самовлюбленного, одержимого протомолекулой Кортасара – в тайном ликовании. Новый удар по сознанию и выпадение времени, по меньшей мере здесь, в системе Лаконии, а может быть, и не только. Возвращение Элви Окойе, использованное как предлог для присутствия здесь Кортасара. Потому что Кортасар был здесь нужен, счастлив здесь находиться и притом кто-то стремился скрыть истинную причину.
Все вело к одному: что-то случилось с Дуарте.
Если так, у Кортасара развязаны руки. А значит, его план подвергнуть вивисекции и убить дочь Дуарте, возможно, уже разворачивается на полную катушку. И еще Элви вернулась из командировки в другую систему, а значит, планы Холдена тоже могут стронуться с места. Началась гонка, и Холден сильно подозревал, что отстает в ней. Плохо. Он надеялся, что у него будет больше времени.
«Нечего скулить, хрен сопливый, – подала голос воображаемая Авасарала. – В одной руке надежда, в другой – дерьмо. Прикинь, какая горсть быстрей наполнится. И берись за дело».
Его смешок тут же перешел во вздох.
– Это правильно, – обратился он к умершей. На сей раз та не ответила. Развернувшись, он пошел назад к зданию, и тут налетел первый по-настоящему холодный шквал, пригнул стебельки, которые покрывали землю, но не были настоящей травой. К ночи наверняка соберется буря. Может, и снег пойдет. Снег везде одинаковый.
Ему надо было выбрать следующий шаг. Может, к Элви. Или к ее мужу, Фаизу. Фаиз ему всегда нравился. Или Тереза? А может, пора обратиться к Дуарте, если еще не поздно. Будь у него побольше времени…
Вот в чем беда с «тысячелетними рейхами». Они загораются и гаснут, как светляки.
Глава 25. Наоми
Наоми на своем веку повидала не один исторический перелом. Она родилась в мире, где Земля с Марсом поддерживали союз, чтобы не давать разогнуть спину астерам, таким как она. Идею внеземной жизни относили к зыбким научным гипотезам и использовали в триллерах. Некоторые перемены происходили так постепенно, что их запросто можно было проглядеть. Превращение астеров из угнетенного класса в де-факто правящую партию под именем Союза перевозчиков растянулось на десятилетия. И восстановление Ганимеда после катастрофы тоже. Другие были внезапными или казались такими. Полет Эроса. Открытие врат. Космическая бомбардировка Земли. Возвращение Лаконии.
Внезапные перемены при всем их различии подчинялись одному правилу. Они – независимо от их характера – повергали человечество в подобие шока. Не только Наоми и близких ей людей – все огромные и разнообразные людские племена. Так, наверное, смолкали все приматы африканской саванны, заслышав львиный рык. Все жизненные правила вдруг подвергались сомнению. Внутренние планеты всегда были мне врагами, а теперь? Дальние окраины Солнечной системы – предел для человечества или нам можно уйти еще дальше? Земля вечна – или нет?
Наоми не любила этого чувства, но признавала его. И, больше того, понимала его силу. В такие моменты открываются новые возможности. Они могут привести к новым союзам, новому сочувствию, новому, расширенному ощущению общности единого человеческого племени. Или на десятилетия отравить человеческое сознание и призвать древнюю войну на новые кровавые поля сражений.
Оберон затаил дыхание, ожидая появления хищника. Она видела это во внутрисистемных новостях, которые стали теперь единственными. И в широко открытых глазах лаконского губернатора. И, нельзя было не признать, – в собственном сердце.
«Тайфун» был несокрушимым символом превосходства Лаконии. После его победного марша по системе Сол лаконские законы стали данностью. И не только потому, что Лакония изобрела способ защитить пространство кольца от внезапной атаки из любого кольца или всех сразу, хотя и поэтому тоже. Дело было в сознании, что «Тайфун» в медленной зоне – это «Тайфун» на полпути к каждому дому. И если он начнет движение, ничто, кроме прихоти империи, его не остановит.
А теперь его не стало.
Станция Медина с самого начала воспринималась как неотъемлемая часть пространства колец. Она была первым кораблем, прошедшим сквозь врата Сол, и заняла свое место до открытия других врат. Медина была самым дальним торговым форпостом в завоевании новых земель, а потом торговым центром для всех колоний. Религиозный корабль поколений, превратившийся в боевой корабль АВП, обладал сложной и богатой историей, как и жившие на нем люди. Медина была непременной составляющей движения человечества за кольца, постоянной и неизменной, как сами кольца.
И ее тоже не стало.
Было бы проще, если бы не стало или того или другого. Но с тех пор, как нечто смахнуло с доски и молот, занесенный над каждой головой, и самое давнее свидетельство человеческого присутствия во вратах, душа Наоми разрывалась надвое. Она одновременно ликовала и плакала. А под всем этим крылась глубинная тревога, шедшая от сознания, что «привычное» – еще не значит «понятное».
– Ты яичницу какую ешь? – спросила Чава.
Наоми, склонившаяся над столиком-стойкой, протерла сонные глаза.
– Обычно синтетическую и из носика.
– Тогда… болтунью?
– Прекрасно.
Комнаты Чавы располагались в шикарной части станции – если здесь имелись не шикарные части. Оберон был еще не так стар, чтобы обзавестись записанной в костях историей. Жесткая индустриальная белизна кухни оставалась точно такой, как ее задумал дизайнер. Папоротники в гидропонных вазах, с выступающими белыми корнями и зеленью перьев, были установлены в наилучшие позиции для фотографий. Окна, выходившие в общественное пространство тремя уровнями ниже – как в земной городской квартирке, только чище, – производили задуманный эффект. Через поколение-другое-четвертое все здесь приобретет свой стиль и характер, но пока этого нет и в помине.