Гниль
Шрифт:
Может быть, его кожа сделается прозрачной и хрустящей, как крылья стрекозы, и сквозь нее будут видны искаженные, потерявшие форму, комья внутренних органов. Или его голова начнет удлиняться, превращаясь в подобие крокодильей морды, ощерившись страшными, растущими в несколько рядов, зубами, и он просто сойдет с ума от невыносимой боли в хрустящих от гипер-активного разрастания костях. Гниль любит одаривать своих любимцев необычными дарами. Может, он просто начнет усыхать, заживо мумифицироваться, превращаясь в восковую статую. Кожа начнет прилипать к костям, станет сухой как пергамент и хрупкой. И умрет он от того, что упадет на пол и разлетится на части.
Маан терял сон и аппетит. Чтобы это не тревожило Кло, он старался делать вид, что чувствует себя превосходно, но с каждым днем для
Ему стало трудно читать. Он мог взять с полки книгу, открыть ее, но не осилить и абзаца — состоящие из ровных типографских символов строки вдруг обращались в рваный причудливый узор, в котором тонул взгляд. Было ли это следствием рассеянности и истерзанных страхом нервов или чем-то большим? Маану не хотелось задумываться об этом.
Ему стало сложно поворачивать голову. Когда под окнами раздавался звук автомобильного двигателя, он поворачивался всем телом, рефлекторно. Еще ему стало казаться, что в доме очень жарко. Несмотря на то, что термостат показывал вполне обычное значение, Маан стал выводить его на минимум, и только тогда чувствовал себя сносно. Еще ему казалось, что кисти рук теряют чувствительность, часто немеют. Если он сидел некоторое время без движения, они затекали так, что приходилось их разминать.
Второе пятно появилось через восемь дней после первого.
Маан каждый день осматривал свое тело в зеркале, и плоды этой неприятной процедуры давали ему тень надежды — пока никаких изменений он не наблюдал. Может, Гниль, перешагнув нулевую стадию, остановится в первой? Для Гнили нет ничего невозможного. Если так, это не самый паршивый вариант из тех, что у него остались, — так думал Маан, глядя в зеркало, — Конечно, это все равно будет означать добровольное затворничество до конца своих дней, но по крайней мере он сохранит сходство с человеком, и, если совсем повезет, умрет своей смертью, а не на лабораторном столе садистов в белых комбинезонах.
Пятно появилось на груди, на несколько сантиметров выше правого соска. Оно выглядело совсем крохотным и, впервые увидев его, Маан подумал, что это чернильная капля, испачкавшая кожу. Он тер ее губкой для душа несколько минут, не позволяя себе укрепиться в своем страхе, но это было бесполезно. Следующие несколько дней ему оставалось лишь наблюдать, как пятно растет. Проснувшись и убедившись, что Кло уже ушла, он первым делом смотрел на него, с затаенным желанием — увидеть, что оно пропало. Но Гниль редко склонно выполнять желания, у нее запасены иные планы. Пятно делалось больше. Точно капля черной маслянистой жидкости, закачанной инъектором под кожу, она растекалась там, с каждым днем отвоевывая для себя новые миллиметры. Точно живая язва, она распространялась, уничтожая ткани его тела, пировала на нем. Однажды, в приступе злости и страха, Маан затушил об нее сигарету. И почти не почувствовал боли. Лишь легкое жжение и ничего кроме. Ожога не появилось, пятно даже не изменило цвета. Оно уже не было частью человеческого тела. Маан стал спать в майке, и Кло этому не удивилась. После их короткой ссоры между ними установились подчеркнуто нейтральные отношения, проникнутые больше прохладной вежливостью, чем человеческим теплом. Любовью с тех пор они не занимались.
Отношения с Бесс тоже были непонятны. После того, как им удалось хорошо поговорить, Маану казалось, что между ними установился тонкий, но прочный мостик, и она глядит на него без прежнего страха. Однако она не могла не ощущать, что в доме с недавних пор установилась напряженная атмосфера, лишь подчеркнутая нарочито вежливыми отношениями с Кло. Дети всегда чувствуют подобное, даже если не в состоянии выразить это словами. Бесс не могла не ощущать, что в их доме что-то изменилось. Маану она казалась посерьезневшей, немного замкнутой, избегающей любых разговоров. Утром она молча завтракала с Кло, потом брала портфель и уходила в школу. И, возвратившись, до позднего вечера готовила уроки, не показываясь из своей комнаты.
С Кло они тоже почти не разговаривали. Когда она приходила со службы, уставшая и с покрасневшими глазами, он, поужинав, уже сидел на диване и смотрел теле. Они перебрасывались набором дежурных слов, которыми научились жонглировать автоматически, не задумываясь. Здоровье. Дела на службе. Ужин. Теле-спектакль. Новости. Слова можно было бросать в любом порядке, ни одно из них не несло какого-либо смысла. Но без этой иллюзии общения было сложно делать вид, что все идет по-прежнему.
Маан чувствовал, что становится раздражительным, несдержанным, резким. И изо всех сил сдерживал себя, стискивая стальной хваткой готовую вырваться наружу по поводу или без кипящую злость. Его раздражало все. То, что Кло готовит. Беспорядок в квартире. Закончившийся гигиенический гель. Но эта злость, рожденная в нем Гнилью, пока компенсировалась осторожностью, которую насаждала та его часть, которая была человеком. Он стал осторожен до мнительности и изворотлив. Каждый свой шаг и каждое слово он просчитывал наперед, не доверяя теперь интуиции и привычкам — они могли подвести. Прежде чем что-то сделать, он вспоминал, как поступил бы в подобном случае несколько месяцев назад. Это помогало практически всегда.
Он стал замечать, что ему хватает двух часов сна в сутки. Он не мог выспаться даже в одиночестве, но в то же время не ощущал никакой усталости. Он стал меньше есть, но это никак не отразилось на его весе. Однажды он не ел три дня подряд, не ощущая при этом никакого дискомфорта, но весы продолжали показывать прежние цифры.
Еще был страх. Маану везде чудилась опасность. Прикрывая глаза, он вдруг начинал слышать приглушенные голоса, раздающиеся из-за двери. И тогда ему представлялась штурмовая группа Кулаков, замершая у его дома. Фигуры в черных доспехах, лишенные лиц, собранные, готовые выполнить задачу любой ценой. И, конечно, несколько инспекторов. Может быть, даже Геалах. Маан мог видеть его лицо — потемневшее, как обычно перед операцией, напряженное, почти незнакомое. Геалах — отличный специалист, взять молодую «двойку» для него не сложнее, чем выпить стакан джина. Это произойдет очень быстро и аккуратно. Он всегда работает аккуратно, несмотря на свое демонстративное пренебрежение дисциплиной и инструкциями. И, наверно, когда-нибудь, сидя в «Атриуме» и покуривая, пряча в усах знакомую усмешку, он будет говорить кому-то: «Брал я как-то одного Гнильца в его доме. Обычная „двойка“, звали его Маан».
Эти мучительные видения преследовали его постоянно. Он стал подозрителен. Когда Кло и Бесс уходили, он тщательно проверял, заперта ли дверь. Они обычно пользовались одним замком, но он запирал и второй. Смешная предусмотрительность, тонкая пластиковая дверь вряд ли выдержит даже хороший удар прикладом, не говоря уже о богатом инструментарии из арсенала Кулаков, специально созданном для того чтоб открывать запертые двери. Маан жалел о том, что заранее не предусмотрел мер по защите дома, но теперь с этим поделать уже ничего нельзя было. Они с Кло выбрали дом в хорошем жилом блоке, где жили луниты от тридцатого уровня и выше, здесь практически отсутствовала преступность и необходимость оборонять свой дом с оружием в руках могла придти в голову только сумасшедшему. Такому, как он.
Маан не сомневался, что его рассудок претерпел какие-то изменения, но все же сохранял достаточное количество здравого смысла чтобы понять — если Контроль решит взять его, никакие ухищрения и попытки спастись не увенчаются успехом. Они просто окружат дом и возьмут его. Быстро и четко, опыта им не занимать. Им часто приходится выковыривать Гнильцов из убежищ. Напуганных, ослепших и оглохших от «римских свечей», вжимающихся в камень, который так и не смог их защитить.
«Хорошо, что сейчас взяли, — скажет Тай-йин, — Еще пару дней и сбежал бы в „гнездо“, ищи его потом…»