Гниль
Шрифт:
Он нырял, сломя голову, в Острые Колодцы и плыл их студеным лабиринтом, похожим на ощетинившуюся шипами хитроумную ловушку для рыбы. И, выбравшись на сушу, через несколько дней ощущал знакомый запах, преследующий его. Он пересекал Электрические Джунгли, воздух которых от бесчисленных разрядов казался густым и текучим. Но уже на следующий день он чувствовал этот проклятый запах, точно плывущий на крыльях какого-то подземного ветра и вновь заставлял себя идти вперед. Он миновал зловещий Коридор, каждую секунду ожидая услышать оглушающий грохот обвала, но выбравшись по другую его сторону, вскоре вновь ощущал чужое присутствие, незримое и оттого еще более пугающее.
Иногда его преследователь пропадал на несколько дней. Может, Маану удавалось
«Ты не на того напал, парень, — бормотал Маан, пытаясь даже себе не признаваться в том, что тактика оказалась на редкость удачной, — Ты сопляк. Не тебе тягаться с моим опытом. Я жрал таких как ты тридцать лет подряд, и сожру сейчас. Ты слишком самоуверен, вот что. А наглость — не лучшее подспорье для охотника».
Еще он думал о том, что подобная манера вряд ли была следствием действующего разума. Он видел разрушения в Пустом Городе — существо, обладающее разумом, пусть и в самой простой его форме, никогда бы не причинило ущерба бездушному камню, да еще и с таким остервенением. Нет, кто бы ни преследовал его, он переварил в себе человека, оставив лишь животные хищные инстинкты, безошибочно направлявшие его по следу.
Маан подумал о том, что и ему сейчас было бы куда легче в таком состоянии. Фрагмент разума, каким-то образом сохраненный им, всегда казавшийся ему знаком особого расположения Гнили, делавшим его едва ли не уникальным, дарующим новые возможности новому телу, сейчас лишь стеснял его. Разум человека бессилен в схватке двух диких зверей. Он пытается что-то сопоставлять, анализировать, выстраивать зыбкие логические связи, бесполезные как старая паутина. В то время как требуется совсем другое — нерассуждающий звериный напор, исполненный клокочущей ярости, отточенные инстинкты хищника. Разум здесь — слабость. Он тревожится, боится, пытается что-то просчитать, паникует, рассылая по телу гибельные сигналы. Разум стремится сохранить жизнь, он слишком слаб чтобы, встретив опасность, принять ее без колебаний. Он будет выискивать лазейки и находить причины — глупые нелепые причины — чтобы бежать, спасая себя, до тех пор, пока окончательно не станет поздно.
Разум человека может помочь, когда по твоему следу идут люди — он позволяет предугадывать их действия, чувствовать даже те их шаги, которые еще не сделаны. Сейчас же он был для Маана обузой, лишь мешавшей ему. Разум был началом слабости, а неведомый преследователь очень хорошо ощущал эту слабость, как чует ее всякое животное.
«Все повторяется, — думал Маан, отдыхая после очередного сумасшедшего рывка, и зная, что ничего не изменится, — Я опять стар, и за мной опять погоня. Сменились лишь декорации. Может, таково проявление настоящей циничности Гнили».
Больше всего его угнетало то, что он никак не может влиять на развитие этой партии. Он был уже беспомощен, хотя еще способен двигаться, и эта беспомощность день ото дня лишь усиливалась. Мерзкое ощущение — словно заранее ощущаешь себя мертвецом. Он мог лишь бежать. Как загнанная дичь, он был лишен возможности каким-то образом нарушить этот устоявшийся ход вещей, эту бесконечную гонку с заранее предопределенным финалом, и это приносило больше мучений, чем все остальное.
Он не решался устроить засаду, потому что это означало бы принять бой, к которому он не был готов. Это не даст ему преимущества внезапности —
Он мог бы затаиться в каком-нибудь надежном убежище, какой-нибудь глубокой норе, которую легко оборонять и где настойчивый Гнилец не поймает его врасплох. Но этот вариант отверг его разум. В подземном мире было множество подходящих мест, но ни одно из них не имело запаса пищи — а значит, выбрав осаду, он добровольно обрек бы себя на голод и еще большую слабость. Выждав день или два, преследователь возьмет его голыми руками, беззащитного, как ребенок.
Иногда Маан пытался себя убедить в том, что это вовсе не охота, а попытка контакта. Тот, другой, Гнилец, просто слишком осторожен и подозрителен, вот и прощупывает его издалека, пытаясь понять, с кем имеет дело. Маан понимал, что это не так, его обкладывают по всем правилам, но все равно пытался себя убедить в этом. Должно быть, это было своеобразной защитной реакцией от страха и обреченности, все ближе подступавших к нему.
Он тянул время, и это было плохо. Каждый новый день не прибавлял ему сил, напротив, постоянное бегство постепенно ломало его, и силы уходили, как из треснувшего кувшина. Если в Пустом Городе Маан мог бы дать себе пятьдесят процентов вероятности выйти живым из схватки, то сейчас не загадывал более тридцати.
Приступы сонливости стали более частыми и глубокими, теперь они одолевали его по нескольку раз на дню, и это было опасно. Когда спят и разум и тело, ты беззащитен, а значит, уязвим. Преследователю ничего не стоило подобраться к нему в такой момент и окончить все одним выверенным ударом. Но он не спешил этого делать, видимо, желал полностью удовлетворить свою жажду охоты, насладиться собственной силой и хваткой. Он хотел схватить зубами живую сопротивляющуюся плоть, убийство спящего в его планы не входило. По крайней мере, это было единственным объяснением, которое приходило в голову Маану, когда он пробуждался от своего глубокого сна и обнаруживал, что еще жив.
Сны его были лишены сновидений. Это были моменты абсолютной пустоты, в которую он проваливался с головой и из которой медленно выплывал, разбитый и уставший еще более. Маан не мог найти другого объяснения этой новой привычке кроме самого простого, продиктованного ему опытом — сил осталось слишком мало и чувствительная аппаратура вынуждена на время отключать элемент питания чтобы растянуть оставшийся в аккумуляторах заряд. Это значило — старость и смерть.
Смерть не особенно волновала его, она виделась ему точкой полного спокойствия, располагающейся в конце суматошного графика его жизни. Он дойдет на нее и прекратит свое существование, обратившись нулем. Это было понятно и естественно. Неприятно было лишь погибать от чужих рук. Не гордым, испустившим дух чудовищем, замурованным в своем каменном тронном зале, а загнанной дичью, чьи предсмертные хрипы услаждают слух охотника. Не такого конца хотел он для себя.
Игра продолжалась. Охотник и добыча — они были единственными участниками этой бесконечной игры, но оба уже ощущали, что ее финал не за горами. Ничего не может длиться вечно.
Возможно, она тянулась бы еще долго, до тех пор, пока Маан сохранял бы способность двигаться, но ей суждено было завершиться ранее намеченного. Правила оказались нарушены.
Это было в Сыром Каньоне, куда Маана привело затянувшееся бегство. Устав прятаться в руинах окраинных секторов, он вернулся ближе к центральным коллекторам, которых прежде старался избегать — вероятность встретить человека здесь была ощутимо выше. В этом не было никакой уловки — преследователь разберет его след не хуже, чем в прочих местах, просто Маан интуитивно пытался сменить обстановку, сбить соперника с привычного ритма.