Гниль
Шрифт:
Он бросился в атаку, вложив в короткий рывок столько сил, что затрещали сухожилия, не справляющиеся с огромной нагрузкой. Каменная опора свода, которая разделяла их, просто исчезла, сметенная этим ударом, Маан почти не почувствовал ее сопротивления. Он рассчитывал застать Гнильца врасплох, впечатать его в камень, сокрушить одним сильнейшим ударом, который раздавит его тело, как червяка. Но он опять недооценил противника. Гнилец скользнул в сторону так легко, точно ничего не весил, и его тело представляло собой не более чем участок сгустившегося воздуха, оптическую иллюзию. Еще мгновение назад Маан видел его кишкообразный длинный торс, покрытый мелкой колючей чешуей, его треугольную голову с мутными равнодушными сферами рыбьих глаз… Потом он исчез, и только
Удар пришелся в воздух, и Маан потерял равновесие, когда его тяжелая лапа не встретила препятствия в той точке, где его ожидала. Но теперь там было пусто. Его тело было быстро, но момент инерции был слишком силен чтобы он сразу обрел контроль за ним. На какую-то секунду он оказался беззащитен. Маан понял, что сейчас придет боль и попытался приготовиться к ней.
Но он не думал, что боли может оказаться так много.
Ему показалось, что его тело обратилось стеклянным сосудом с толстыми, но хрупкими стенками. И боль стеганула вдоль туловища, разбивая его в мелкие осколки, проникая внутрь, вспарывая мягкие рыхлые внутренности. Боль была самостоятельным существом, крошечным хищником с ядовитыми зубами, она нашла уязвимое место в его большом теле и вгрызлась в него с одержимостью садиста. От ее прикосновения тело замирало, парализованное и беспомощное.
И Маан крошечным осколком рассудка, который не принимал участия в схватке, понимал, что не должен останавливаться, делаться мишенью, потому что секундное промедление означало смерть. И эта смерть уже шипела в воздухе, выбросив свое тонкое обжигающее щупальце.
Он крутанулся вслепую, пытаясь дотянуться до противника своими сильными лапами, и тотчас получил еще два болезненных удара, в бок и спину. Он сражался не с одним Гнильцом, а с целым выводком беспощадных жалящих змей, гибких и изворотливых, способных сворачиваться жгутами и выбрасывать свое тело вперед с непостижимой скоростью, рассекая саму плоть воздуха.
Ему нужна передышка. Его большое тело тратит слишком много сил, запас которых и так истощен. Его старые раны стонали, а новые истекали густой кровью, от которой уже стал липким камень под ним. Боль пировала в его внутренностях, замедляя движения и усыпляя бдительность. Это было целое пиршество боли, на котором она вкушала от всех представленных яств, и она собиралась получить каждый кусок.
Но он не мог позволить себе остановиться. Передышка обратится смертью. Его противник невероятно верток и стремителен, он движется почти невесомо и, кажется, едва ли не парит в воздухе, уводя гибкое тело от удара и легко контратакуя своими грозными хлыстами. Он силен и его хватит надолго. Он невероятно скользок, как поток ветра, который пытаешься ухватить руками. Если бой затянется, все козыри будут на его стороне. Он просто вымотает Маана бесконечными атаками, обездвижит десятками мелких и глубоких ран. Их силы были слишком неравны. Маан мог победить только в скоротечном бою, одним решительным натиском, потому что для второй попытки уже не останется сил. Он понимал это, и это понимало его тело, но оно уже шаталось, точно пьяное, оно не было готово к подобному столкновению.
Когда в бою встречаются два зверя, более сильный побеждает более слабого. Так всегда было. Этот закон природы невозможно обмануть, как невозможно научиться дышать землей или пить воздух. Извечная данность, незыблемая для любого из миров. Можешь считать себя самым расчетливым, удачливым и хитрым, но есть вещи, которые тебе никогда не обмануть.
Гнилец ударил внезапно, как и прежде. Маан слышал свист его хлыстов, устремившихся к цели, но понимал, что не успеет отвернуться с их пути. Слишком много сил уже потрачено. Он опустил голову в тщетной попытке защитить лицо и выставил вперед правую лапу, прикрываясь ею. Он не надеялся блокировать хлесткий, достающий везде удар, но смягчить его, насколько это возможно. Кажется, это не очень хорошо получилось. Боль ошпарила
Вовремя.
Уловив момент его слабости, Гнилец подобрался ближе. Его узкое тело скользнуло бесшумной змеей, перетекая с места на место. У него не было ног или лап, его несли над землей сильные упругие хлысты, шевелящиеся и топорщащиеся в разные стороны. Со стороны могло показаться, что Гнилец движется в клубке змей. Но разглядывать его не было времени. Времени вообще осталось очень мало, и Маан ощущал каждую его уходящую каплю.
Гнилец поспешил. Подобрался слишком близко, видимо решив, что у Маана не хватит сил быстро восстановиться после нескольких сокрушающих ударов. И ловко добить.
Он был прав — сил у Маана не хватило. У него осталась лишь ненависть.
Когда он вновь услышал грозное шипение и увидел рядом зыбкий след рассеченного на лоскуты воздуха, тело среагировало само. Опустошенное, страдающее, полное липкой боли, оно все еще способно было бороться, и не собиралось умирать. Как Маана вела ненависть, так его вела животная жажда жизни, которая требует сражаться до самого конца. Маан вскинул лапу, и вовремя — ее обожгло текучим невидимым огнем. Обычно хлыст мгновенно убирался прочь, но в этот раз Гнилец позволил ему задержаться в ране, вероятно чтобы использовать в качестве точки опоры, высвобождая свои прочие конечности для удара. У Маана не было пальцев, но он давно привык обходиться без них. Он сжал руку в суставе, защемив хлыст, скользкий и холодный, как крысиный хвост. Ощутив это, Гнилец стеганул его сразу несколькими хлыстами, но поспешил, удары вышли не особо точными и лишь один или два достигли цели. Маан промахиваться не собирался. Он открыл пасть и впился в захваченный хлыст, тут же затрепетавший в хватке его зазубренных зубов.
Это было рискованно — пока его пасть была занята, Гнилец мог атаковать всеми прочими своими щупальцами, не опасаясь его главного оружия. Но зато он лишался главного — своей дьявольской верткости, делавшей его недосягаемым для Маана.
В близком контакте сила и опыт подчас могут преломить скорость и напор. И Маан собирался это доказать.
Он дернул хлыст на себя, подтягивая извивающееся тело, чьи конечности теперь вместо того чтобы наносить свои страшные секущие удары, трепетали, пытаясь впиться в землю и опорные стойки. Одно из щупалец оказалось слишком близко — и Маан раздавил его, ударив сверху тяжелой, как молот, лапой. Гнилец издал короткий свистящий звук, который мог означать и боль и ярость. Или и то и другое.
Но схватка еще не была закончена. Она только начиналась.
Удары градом посыпались на Маана и, встретив этот ослепляющий яростный напор, он даже отступил на шаг. Беспорядочно секущие удары были куда слабее предыдущих, но их было так много, что очутившийся в этом бесконечном свистящем вихре Маан на некоторое время потерял представление об окружающем. Его точно опустили в какой-то огромный миксер, где гибкие лезвия стегали его со всех сторон в таком сумасшедшем темпе, что тело не успевало оправиться от предыдущих, когда получало десяток следующих. Маан ощущал себя так, точно угодил в чудовищной силы шквал, полосующий его тысячами острых ледяных лезвий.
Удары хлыстов в десятках мест рассекли кожу на его лице, отчего глаза стало заливать кровью. Все его тело за несколько секунд стало одной огромной открытой раной, нестерпимо зудящей и посылающей в мозг огненные зазубренные копья нестерпимой боли.
«Держись, — попросил Маан свое тело, бывшее некогда большим и сильным, — Ты справишься, я тебя знаю. Ты просто держись». Он знал, что сейчас ничем не может ему помочь, единственное, что ему остается — понадеявшись на свою врожденную животную силу, постараться переломить этот вихрь вспарывающих кожу ударов — чтобы выиграть себе недостающие для последнего рывка секунды.