Гномики в табачном дыму
Шрифт:
— Моя Эника, моя Эника, моя Эника!
Я хотел обнять весь мир, прижать к груди Волгу, погладить кудри чудесного леса, темневшего по берегам, хотел приколоть к платью Эники все звезды с неба, а потом поцеловать глаза моей Эники, ее волосы и снова глаза. И я уже намерился исполнить это, но Эника возмутилась, глаза ее метнули искры, и она закатила мне пощечину. Левый глаз мой наполнился слезой, но другим я ухитрился разглядеть, какой неприступный вид был у Эники, как величественно удалялась она и как сверкали на ее платье звезды, сорванные мною с неба.
Сердце у меня билось совсем как тогда, когда русоволосая девушка несправедливо бросила меня…
В десять часов утра пароход прибыл в Москву на Северный речной вокзал в Химках. Туристы принарядились. Эника направилась к автобусу, не удостоив меня взглядом. Я разозлился. Моя дерзость не заслуживала столь сурового наказания. И я решил отомстить ей.
Почему человеку приходят в голову мысли, идущие вразрез его желаниям! Я не сел в экскурсионный автобус, где мое место было рядом с Эникой, а направился к метро.
Из метро я вышел на площади Революции. Куда я, собственно, иду? Выстроившиеся в ряд телефоны-автоматы напомнили, что в Москве у меня немало знакомых и друзей. Перелистал записную книжку: встречусь-ка с одной из них — позлю Энику.
Зачем, я не знал; я просто считал, был убежден, что так нужно.
С трудом я разыскал дом, на четвертом этаже которого в четырнадцатой квартире жила Ирина. Вокруг все снесли — район перестраивался. Прежде чем нажать кнопку звонка, я немного подождал, приложил ухо к двери. Неужели никого нет дома?! Хотел уйти, но на всякий случай постучался.
— Кто там?
— Я.
— Кто именно?
Я что-то пробормотал. Ирина открыла дверь, большие синие глаза ее распахнулись, лицо просияло.
— Ой! Так ведь удар может хватить от неожиданности! — воскликнула она и попятилась. Губы у нее дрожали.
Я тихо прикрыл за собой дверь.
— Гурам! Как я рада! Значит, не забыл меня!
«— Знаешь, Гурам, ты единственный, кому я действительно нравлюсь. Я вижу и чувствую это. Потому и радуюсь твоим редким приездам. Представляешь, со дня нашей последней встречи прошел год и три месяца. В течение этих пятнадцати месяцев я была одна и ждала. Не думай, что именно тебя. Пойми меня. На улице, на вечере где-нибудь ребята глаз не сводят с меня, любуются моей красотой и — все. Иногда перехвачу на себе взгляд, думаю: этот наверняка пойдет за мной и при первом удобном случае заговорит. Я уже придумываю, что ответить… Но… Но он проходит мимо.
— Видишь ли, у некоторых женщин бывает такой неприступный вид, что самый дерзкий и смелый не решается заговорить.
— Это относится ко мне?
— У тебя холодный, высокомерный взгляд. И еще — ты слишком красивая.
— Я устала, постарела. Но все же хочу помнить, что мне всего двадцать один. Прошу тебя, очень прошу, напомни мне об этом…»
Такого диалога между нами не было, но если я когда-нибудь напишу об Ирине, диалог будет именно таким. Не знаю, о чем думает Ирина, и не знаю, насколько она откровенна со мной, но я почему-то думаю так.
Не надо бояться правды. Иногда бывает такое чувство, словно стоишь совершенно голый перед бесчисленными судьями и всем видны твои недостатки. Мужество именно в том и состоит, чтобы не бояться своей открытости, обнаженности. Вот почему надо иметь чистую совесть! Тогда нечего будет страшиться.
Не знаю, почему мне приходят подобные мысли, когда я смотрю в печальные синие глаза Ирины. Конечно, я и раньше понимал все это, но лишь сегодня, сейчас осознал по-настоящему. И поразительно, что именно Ирина, необыкновенная, синеглазая Ирина, одним вопросом прояснила мне это.
— Гурам, скажи честно, я тебе нравлюсь? Если нет, не отвечай, так будет лучше.
На этот раз я не задумываясь сказал, что она мне очень нравится…
В Москве я провел три дня. У Ирины были каникулы, и мы целые дни бродили по городу. Были в зоопарке, на ВДНХ, в Пушкинском музее, ходили в кино, в театр. Но нам не хватало чего-то, что было у нас пятнадцать месяцев назад. И в последний вечер я понял — чего.
Я понял, что веду себя по-свински и что я один виноват и перед Ириной, и перед Эникой, а прежде всего перед своей совестью.
— Что с тобой? — недоуменно спросила Ирина.
Сейчас мне надо получить по заслугам! Главное сейчас — получить по заслугам!
— Ты задумывалась хотя бы раз, кого ласкаешь? — спросил я.
— Что с тобой? — еще больше удивилась Ирина.
— Ты ласкаешь грязную свинью! Я — свинья!
Ирина все поняла. Разом сникла, потом провела рукой по моим волосам и сказала:
— Иди ко мне…
Я вскочил как ужаленный и бросился к двери. Дверь оказалась запертой.
— Отопри дверь! Скорей, скорей!
Ирина растерялась и не могла открыть дверь.
— Никогда больше не приду к тебе! Если можешь, прости!
— Успокойся, Гурам.
— Если можешь, прости, дорогая, прости…
— Псих!
Стремглав летел я вниз по лестнице.
Химкинский речной вокзал был пуст. Собравшись с мыслями, я перелистал путеводитель туриста. Потом отправился на Курский вокзал. Завтра в три часа дня наш пароход на пять часов остановится в Горьком. Может, успею нагнать их поездом.
Когда пароход показался у речного вокзала в Горьком, я побежал на набережную и стал кричать, размахивая руками:
— Эге-ге-гей!
Отрывистые гудки парохода заглушили мой крик. Пароход приближался очень медленно.
Я уже различал Энику, которую в чем-то горячо убеждали Директор, Маэстро и Генерал. У меня перехватило дыхание от нетерпения. Как медленно двигался пароход к причалу!
— Эгей-эй-эй-эй! Эгей-эй-эй!
Вдруг я увидел, как Эника протянула руку в мою сторону и исчезла с палубы. Директор, Маэстро и Генерал повернули головы, увидели меня и заорали: