«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса
Шрифт:
Полагаю, что орудовавшие в Польше санационные деятели, которых не устраивали инструкции Сикорского, попросту выдали меня в руки советских органов, желая тем самым устранить с поля своей деятельности. Сделали они это не только по собственной инициативе, но и по тайному наущению санационных властей в Румынии, которые представлял там наш атташат.
Военный атташат, получив через 2-й отдел указание о том, чтобы я был направлен на Ближний Восток и чтобы наши учреждения не помогали мне при переходе в Польшу, через командование СВБ, подчиненное Соснковскому и сотрудничавшее с атташатом в Румынии, узнал, что я нахожусь во Львове. Он направил в Лондон донесение в штаб верховного командования, что я во время перехода границы был ранен и, вероятно, умер или арестован. Одновременно с отсылкой этого донесения было передано указание во Львов командованию СВБ донести на меня советским органам.
Поэтому сразу
Это был, конечно, низкий и подлый способ избавляться от неугодных людей, но он, как я уже говорил, практиковался довольно часто. В конце концов, санация не брезговала ничем. Я был не первый и наверняка не последний ее противник, от которого она избавилась таким образом. Мне, например, известно, что майор Домбровский, направлявшийся в качестве курьера из Польши в Париж, был нашими деятелями, противниками Сикорского, выдан в Югославии местным властям по спровоцированному обвинению в деятельности в пользу Германии. В результате ему пришлось провести полгода в страшных тюремных условиях, прежде чем вообще стало известно, где он находится. Подобная же участь постигла значительно позже, в 1943 году, еще одного курьера, которого, собственно, из-за какой-то личной неприязни обрекли на смерть и чуть было не привели приговор в исполнение. Он остался жив лишь потому, что я, зная, почему он осужден, не допустил исполнения приговора. Тем не менее он просидел в заключении в Палестине три года.
40
Протокол очной ставки между Е. Климковским и А. Тельманом см. Приложение I. (Прим. ред.)
После ареста меня привезли в Москву, где я пробыл в тюрьме одиннадцать месяцев, вплоть до заключения июльского польско-советского договора.
Советские органы по имеющемуся у них доносу хорошо знали, что я прибыл из Парижа как эмиссар Сикорского. Находясь в тюрьме в Москве, я несколько раз разговаривал с представителями советских властей на тему о польско-советских отношениях и дважды по этому вопросу писал Советскому правительству.
В то время гитлеровская Германия находилась в зените своего могущества. Это был период самых крупных успехов фашистов, когда многим уже казалось, что их стремление добиться господства над миром будет осуществлено. Это был период самых больших их побед, и вместе с тем — самой большой слабости Англии. Может быть, никогда за всю свою историю Англия не была такой слабой, как в те памятные 1940 и 1941 годы. Она была почти одинока и к тому же не располагала сколько-нибудь крупными вооруженными силами, способными противостоять немецкой мощи.
Поражение Англии, а вместе с нею и ее союзников казалось неизбежным. Поэтому все с огромным напряжением ожидали чего-то, чего сами не могли предугадать, надеялись на какое-то событие, почти чудо, которое изменило бы ход военных действий и почти неизбежное поражение обратило бы в победу.
Даже самый большой оптимист в Англии не мог себе представить на стыке 1940 и 1941 годов, каким образом Англии удастся победить Германию, как самый большой пессимист в Германии не мог бы себе представить бело-красного знамени, водруженного рукой польского солдата над куполом рейхстага в Берлине [41] .
41
Действительно, польский флаг над рейхстагом — картина более чем фантасмагорическая. То, что подобные мечты существовали в некоторых кругах польского эмигрантского правительства, исчерпывающе свидетельствует о неумении адекватно оценивать ситуацию. (Прим. ред.)
Но все же наступил тот памятный в истории день — 22 июня 1941 года, который в конечном счете предрешил исход войны. В этот день фашистская Германия напала на Советский Союз.
В Москве
Десятое августа 1941 года было для меня таким же тюремным днем, как и любой другой из 337 дней, проведенных в московской тюрьме. Я уже знал, что подписан польско-советский договор и что нас будут освобождать из заключения. Ожидал, когда наступит мой черед.
Сидя на кровати, читал. Вдруг вошел надзиратель (как всегда, молчаливый)
После бритья надзиратель отвел меня обратно в камеру. Но через пятнадцать минут он вновь появился в дверях и сказал безразличным тоном, каким обычно сообщалось о предстоящем перемещении из одной камеры в другую: «Собирайтесь с вещами». Это могло означать просто перемену камеры. Но на сей раз он повез меня на восьмой этаж, где ввел в хорошо обставленную комнату. Там стоял кожаный диван, два таких же мягких глубоких кресла, письменный стол, покрытый стеклом, а на стенах висели портреты руководителей Советского Союза.
Я знал сидящего за столом высокого худощавого блондина славянской внешности, который уже раньше допрашивал меня. Он хорошо обходился со мной и всегда доброжелательно улыбался. Он был в чине майора, неплохо говорил по-польски.
— Юрий Мечиславович, — произнес он приветливо, — вы свободны.
Итак, моя тюремная жизнь окончилась. 10 августа 1941 года около двенадцати часов дня я вышел из тюрьмы [42] .
С радостным чувством на душе ходил я по улицам Москвы, забыв о том, что было. Впервые за год всей грудью, полными легкими мог вдыхать свежий воздух.
42
Согласно подписанному 30 июля 1941 г. советско-польскому соглашению, на территории СССР должна была быть создана Польская армия для участия в боевых действиях против германских войск. Дополнительный протокол к соглашению предусматривал предоставление амнистии «всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве военнопленных или на других достаточных основаниях». Юридически амнистия была оформлена указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа, однако реально освобождение содержащихся в заключении польских военнослужащих началось еще раньше.
Полный текст соглашения см. Приложение II. (Прим. ред.)
Уже полтора месяца шли тяжелые бои между Германией и Советским Союзом. Еще находясь в тюрьме, мы каждый день слышали мощную канонаду зенитной артиллерии, сотрясавшую стены домов советской столицы. И теперь, идя по улицам, я с любопытством разыскивал следы неприятельских налетов. Однако обнаружить разрушения нигде не удавалось.
Сначала я недоумевал, но со временем все прояснилось. Уже через несколько недель я смог убедиться, что противовоздушная оборона Москвы действительно была замечательной. Как оказалось, все попытки совершить налет на Москву отражались еще на дальних подступах. Москва была единственной из столиц, успешно боровшейся с немецкой авиацией. Лишь иногда одиночным самолетам удавалось прорваться к окраинам города, и уж совсем редко — к центру Москвы. Разумеется, они не наносили сколько-нибудь серьезного ущерба.
Даже в тех отдельных случаях, когда бомба падала в центре города и производила некоторый беспорядок, следы разрушений предельно быстро и искусно маскировались, развалины тотчас же убирались. Вызывала восхищение также маскировка города. Не только крыши и стены домов были разрисованы самыми причудливыми узорами — даже на площадях краской имитировались большие здания, которые с птичьего полета сливались с контурами настоящих строений. Часто сооружались макеты домов, менявшие внешний вид некоторых районов до неузнаваемости и тем самым серьезно дезориентировавшие фашистских летчиков, Замечательно была замаскирована Москва-река. На специальных плотах возводилось много искусственных крыш, спускались на воду плавучие макеты тротуаров, отчего, если смотреть на реку сверху, она становилась неузнаваемой. Мешками с песком обкладывали не только (как в других городах) памятники, но и витрины магазинов, что предохраняло от осколков бомб и обломков камней, а также от взрывной волны. Маскировка осуществлялась так обстоятельно и всеобъемлюще, что даже Кремль был выкрашен в защитный цвет. В противовоздушной обороне принимала участие вся столица. Многие жители дежурили на крышах домов, наблюдая, чтобы нигде случайно не пробился даже слабый луч света сквозь затемненные окна. Пулеметы и небольшие зенитные пушки часто устанавливались прямо на крышах зданий.