Гобелен
Шрифт:
– Диаграммы.
– Ну, некоторые хотят их видеть и имеют на это полное право.
– Я не хочу, – сказал Поль. Ладони снова вспотели. Какие вопросы? Что они могут изменить?
– Вы всегда можете позвонить мне, если захотите узнать что-нибудь еще. Звоните в любое время или приходите.
Поль вспомнил о приличиях:
– У вас был тяжелый день, доктор. Идите домой и отдохните.
– Не такой тяжелый, как у вашей жены. И как у вас.
Бедная Мими. Бедная Мими.
– Думаю, вы можете зайти к ней. Она отходит от наркоза, будет сонной, поэтому не оставайтесь больше минуты. Потом идите домой и выпейте
Опять она лежала неподвижно, как на катафалке, и опять сестра тактично удалилась. Он стоял над ней. Мими была такой же белой, как простыня, закрывающая ее до подбородка. За те несколько часов, что он не видел Мими, щеки ее впали, подчеркнув гордый нос с горбинкой. Он прикоснулся к ее распущенным волосам.
– Мими, – шепнул он.
Быть такой счастливой, какой она была только вчера, выстрадать эти адовы муки и теперь потерять все!
У них никогда теперь не будет ребенка. Это неправильно, это несправедливо, это жестоко. За что они так наказаны? В нем закипал гнев. Мими открыла глаза:
– Поль?
– Я здесь, не бойся.
Ее губы слегка приоткрылись, так что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать ее.
– Нет… только сонная.
– Я знаю. У тебя была небольшая операция. Доктор сказал, что теперь все в порядке. Ты слышишь меня?
– Да. Сплю.
Он стоял, поглаживая ее волосы. Он чувствовал себя бессильным. Все тщательно планируется, принимаются все меры предосторожности, все делается обдуманно и разумно, но вдруг налетает смерч, и все разлетается в щепки.
Мими пошевелилась. Он наклонился, думая, что она сказала что-то, и произнес ее имя, но она только вздохнула. Потом он вспомнил, что должен быть здесь всего минуту, посмотрел на нее, прислушался к ее ровному дыханию и вышел.
Он шел домой пешком. Ему необходимо было пройтись, чтобы избавиться от внутреннего напряжения. Пошел сильный дождь, а он забыл зонт, но его это не трогало. Он мог бы пройти весь Манхэттен туда и обратно.
Ночной лифтер с любопытством посмотрел на него:
– Вы насквозь промокли, мистер Вернер. Потом, когда лифт поднялся, он добавил:
– Надеюсь, все будет хорошо с миссис.
– Спасибо, Том.
«Ему хочется знать, что произошло, – подумал Поль. – Это естественное любопытство. Подобная ситуация вызывает волнение и сочувствие в равных долях. Возможность трагедии всегда действует таким образом. Несчастные случаи. Смерти. Преступления. Все простые горести. Но что, если горе не простое? Что, если есть скрытые факторы? Например, чувство вины?»
Поль снова почувствовал стеснение в груди и сильное пульсирование в висках.
Он включил лампу и сел в передней, обхватив голову руками. На этот раз он не испытывал потребности в Хенни: он понимал, что пользы от исповеди не будет. К тому же было бы слишком стыдно каяться, даже Хенни, которая так открыта, которая никогда не осудит. Да, ему было бы стыдно.
Тогда он не стыдился: он был в таком отчаянии, так истерзан перед свадьбой, раздираемый между Мими и Анной…
Она пришла в дом его родителей как служанка, еще одна в потоке молодых иностранных девушек, которые оставались в доме какое-то время, выходили замуж и уходили. Не было ничего особенного, кроме того, что он безумно влюбился в нее, а она –
Но он женился на Мими. Он был предназначен ей…
Поль встал. Всегда, всегда перед его глазами это лицо! Когда оно уйдет и оставит его в покое?
В радостные месяцы беременности Мими он думал, что наконец окончательно простится с Анной. Он пытался убедить себя, что она была каким-то наваждением, что ничего, кроме плотского наслаждения, их не связывало, что только Мими – его настоящая любовь – есть и будет всегда!
Абсурд!
Сегодня в клинике он ощутил ужас. Что, если бы это была Анна, думал он, чья жизнь ускользает наверху? Мысль потрясла его. Стал бы он печалиться хоть на миг о потере ребенка? Нет! Как бы он ни желал дитя, он на коленях молил бы о жизни Анны. Что может значить любой ребенок, десять детей в сравнении с ней?
А сегодня что он оплакивал, что оплакивает он сейчас? Не свою жену, которую он едва не потерял и еще может потерять? Нет, не ее, а только ребенка, только детей, которых у него никогда не будет.
– Боже, помоги мне, – громко сказал он, до боли сжимая руки.
Потом он начал бесцельно бродить по квартире, переходя из одной прекрасной комнаты в другую.
Они переехали в эту большую квартиру всего несколько месяцев назад, чтобы было просторно растущей семье. Они еще даже не закончили обставлять он чуть не споткнулся о свернутый ковер, который не успели расстелить. Он равнодушно смотрел на свои сокровища: старинный английский стол в столовой, солнечный пейзаж Моне над камином, хрустальную лошадь на подставке – свадебный подарок его кузена Йахима из Германии, который помнил о его любви к лошадям. Он заглянул в причудливо обставленную маленькую приемную Мими с непокрытым столиком из бронзы и шагреневой кожи, за которым она работала с корреспонденцией благотворительных фондов. Зачем теперь нужно все это?
Он вышагивал по холлу, не понимая, что он ищет и ищет ли вообще. В библиотеке он постоял, рассеянно глядя на награды и свидетельства, которые Мими, так по-глупому гордясь им, разместила на стене за его письменным столом. Его имя, Поль Аарон Вернер. было написано черными чернилами на белой бумаге или бронзовыми буквами на коричневой доске – благотворительные фонды, клиники и приюты, в попечительских советах которых он работал, благодарили его. Американский объединенный восстановительный комитет чествовал его за работу по сбору семи миллионов долларов, квоты Нью-Йорка, «на восстановление пострадавших в войне гетто Центральной Европы». «Солидный гражданин», – подумал он с иронией.
Он взял любительский снимок Хенка, когда мальчику было три года и Поль вышел с ним гулять в парк. Такое веселое маленькое личико! Дерзкое, как у Дэна. И мягко очерченный рот, как у отца. Во всяком случае, после Фредди что-то осталось. Иметь такого сынишку…
Попытайся не бередить свою рану, Поль. Это бесполезно и некрасиво.
На другой стене он наткнулся взглядом на фотографию жены в серебряной раме. Это был дубликат фото, которое он держал в конторе. Утонченная улыбка, сдержанная, немного грустная. Длинная шея подчеркивалась елизаветинским воротником из накрахмаленных кружев – она носила кружева, потому что это нравилось ему. И ему захотелось расплакаться из-за нее, из-за себя, из-за всего.