Гобелены Фьонавара (сборник)
Шрифт:
– Почему?
– По-моему, Лорен сейчас намеренно умыл руки. Он все привел в движение, а решать главную задачу предоставил нам самим. И еще кое-кому.
Ким согласно кивала, точно подтверждая его слова.
– Он вложил свою нить в Станок, – прошептала она, – но ткать свой собственный Гобелен он не станет. – И они с Полом обменялись понимающими взглядами.
– Но почему? – никак не мог уразуметь Дэйв, и Кевин услышал в голосе этого могучего атлета детское отчаяние. – Мы же так нужны ему… по крайней мере Ким и Пол… Почему же он не хочет прийти за нами?
– Из-за Дженнифер, – тихо
Кевин откашлялся.
– И все-таки, насколько я понимаю, – сказал он, – все, что происходит во Фьонаваре, так или иначе обязательно отражается и на нашем мире, а также – на других мирах, где бы они ни находились. Разве я не прав?
– Прав, – спокойно подтвердила Ким. – Совершенно прав. Может быть, не сразу, но если Ракот обретет власть над Фьонаваром, то ему удастся захватить господство и над всеми прочими мирами. Ведь Гобелен-то один.
– Но даже и в этом случае, – вмешался Пол, – мы за себя должны все решать сами. Лорен у нас помощи никогда не попросит. Так что если мы четверо захотим туда вернуться, то сами и должны изыскать способ для этого.
– Четверо? – переспросил Кевин. Господи, до чего же мы все-таки беспомощны! Он посмотрел на Ким. В глазах у нее стояли слезы.
– Я не знаю, – прошептала она, глядя на него. – Я просто не знаю, что делать. Она никого из вас даже видеть не хочет! Она и из дома-то никогда не выходит! Со мной она разговаривает о работе, о погоде, о каких-то пустяках, и она, она…
– Она по-прежнему хочет его оставить, – решительно закончил Пол Шафер.
Кимберли в отчаянии кивнула.
Золотая… она ведь была совсем золотая, подумал вдруг Кевин, словно выныривая из глубин непереносимого горя.
– Ладно, – сказал Пол. – Теперь моя очередь.
Его очередь, Стрелы Бога.
В двери был глазок, так что она всегда могла посмотреть, кто к ней стучится. Большую часть времени она проводила дома, разве что днем выходила прогуляться в парке. В дверь часто и звонили, и стучались: рассыльный из магазина, газовщик, почтальон с заказными письмами… Некоторое время, поначалу, приносили никому не нужные цветы. Она вообще-то думала, что Кевин умнее. И ей было все равно, справедлива она по отношению к нему или нет. Она из-за этого даже как-то поссорилась с Ким, когда та однажды вечером, придя домой, обнаружила в помойном ведре присланные Кевином розы.
– Неужели тебе даже в голову не приходит, что и ему сейчас несладко? Неужели тебе все равно? – кричала тогда Ким.
Ответ был один: да, мне все это совершенно безразлично.
Как, откуда теперь могли у нее взяться такие простые человеческие чувства, как забота о ком-то? Бесчисленные, не имеющие над собой мостов пропасти отделяли ее теперешнюю от них четверых, да и вообще от всего на свете. И все для нее по-прежнему было окутано мерзким смрадом того чудовищного лебедя, хищной Авайи. Она и свой родной мир видела как бы сквозь неясный зеленоватый полусвет Старкаша. И постоянно слышала – тоже словно сквозь какую-то пелену – голос Ракота, видела его глаза, чувствовала его бескрайнее
Она знала, что разум ей удалось сохранить, только не понимала, как и почему.
И только одно обстоятельство тянуло ее за собой в будущее. Недоброе – да и как теперь что-то в ее жизни могло быть добрым? – но такова была реальная действительность. И это было нечто настоящее, хотя и случайное, и принадлежало ей одной. И никаких доводов против она бы не потерпела.
Так что, когда Ким впервые сказала об ЭТОМ остальным, и все четверо явились – это было еще в июле – спорить с ней и уговаривать, она просто молча встала и вышла из комнаты. И с того дня больше не желала видеть ни Кевина, ни Дэйва, ни Пола.
Она решила, что непременно выносит этого ребенка, ребенка Ракота Могрима. И умрет, рожая его.
Она бы ни за что не впустила его, но увидела, что он один. Это было весьма неожиданно, и дверь она все-таки открыла.
– Я хочу кое-что рассказать тебе, – сказал ей Пол Шафер. – Выслушаешь меня?
На крыльце было холодно. Выждав с минуту, она все же отступила назад и впустила его в дом. Снова заперла дверь и, не дожидаясь его, прошла в гостиную. Он разделся в прихожей, повесил пальто в стенной шкаф и присоединился к ней.
Она сидела в кресле-качалке. Он сел на диван напротив и внимательно посмотрел на нее, высокую, светловолосую, все еще грациозную, хотя уже и не такую хрупкую: все-таки сказывались семь месяцев беременности. Голова Дженнифер была, как всегда, гордо вскинута, широко расставленные зеленые глаза смотрели непримиримо.
– Я ведь в прошлый раз не стала вас слушать, Пол, и просто ушла. Я могу снова уйти. Так что можешь зря не стараться.
– Я же сказал: я хочу кое-что тебе рассказать.
– Что ж, рассказывай.
И он впервые в жизни рассказал ей о том сером псе на стене Парас Дервала и о бездонной печали, что таилась в песьих глазах; он рассказал ей о своей второй ночи на Древе Жизни, когда Галадан, достаточно хорошо знакомый и ей, явился, чтобы отнять у него жизнь, но его у Древа Жизни встретил тот пес, невесть откуда оказавшийся там, и в Священном лесу Мёрнира разразился меж ними смертный бой. Он рассказал ей о том, как впервые почувствовал, сколь крепки те узы, что связывают его с Древом Мёрнира, и как в безлунную ночь взошла красная луна, и как серый пес изгнал повелителя волков Галадана из Священного леса.
Он рассказал ей о Дане. И о Мёрнире. И о том, как в ответ на устроенный Ракотом на севере взрыв горы Рангат боги продемонстрировали и свое могущество. Голос Пола звучал непривычно, как-то ниже и глуше, и она чувствовала, какие сложные чувства обуревают им.
– Мы не одиноки в этой борьбе, – сказал он. – В конце концов Ракот действительно может превратить нас, отдельных людей, в пыль, но и ему будет оказано жестокое сопротивление, и что бы тебе ни довелось увидеть и пережить в том мире, ты должна понимать, что Ракот не в силах согласно одному лишь своему желанию полностью изменить рисунок Гобелена. Иначе тебя бы здесь сейчас просто не было.