Гобелены Фьонавара (сборник)
Шрифт:
Я также помню, что хотел расширить повествование, насколько мне это удастся, и показать последствие того, что я назвал этот мир «первым», отражением (несовершенным) которого являются все остальные миры. Что вытекает из этой идеи? Ну, если захочется слукавить, можно сказать – вся сокровищница легенд из бесчисленного количества культур. Лукавство это или нет, мне это казалось правильным: разнообразный фольклор нашего мира является расплывчатым отражением «подлинных» вариантов. Меч в камне из Артуровских легенд здесь служит отражением «подлинной»
Джозеф Кэмпбелл и Роберт Грейвз стояли у моего письменного стола во время этой работы. Сводящая с ума, абсурдная, совершенно чудесная книга «Белая богиня» многое мне дала, в том числе и для той сцены, где Пол побеждает Фордэту, назвав ее по имени. (Читайте валлийскую поэму «Cad Goddeu», «Битва деревьев»). Мне кажется, мое увлечение властью имени, которое получило развитие в «Тигане», началось здесь.
Я также поставил себе задачу, донкихотскую или нет, попытаться создать сагу, достаточно обширную, чтобы в нее мог войти «Артуров треугольник», не подавив ее, то есть, чтобы его участники могли стать частью истории, но не самой историей. Отчасти меня подтолкнула к этому глубокая неудовлетворенность тем, как в литературе изображают личность Джинервы, а также (признаюсь) творческая сила, рожденная образом Артура «Детоубийцы». Эта мысль пришла мне в голову однажды ночью – использовать грех его юности, чтобы вывернуть наизнанку легенду о «вечном короле», сделать ее тяжким бременем, а не благословением.
Мне это до сих пор нравится. И мне также нравится идея использовать Дикую Охоту, чтобы дать мифическое объяснение философской «проблеме зла»: как всемогущее, великодушное божество допускает в своих мирах столько страданий. Связь анархичной природы Диармайда с Охотой во многом предопределила его гибель, как бы мне (и, по-видимому, великому множеству читателей за эти годы) ни хотелось найти способ избежать ее.
В какой-то момент, как утверждают многие писатели, повествование и возникающие по мере его развития характеры действующих лиц начинают управлять автором, а не подчиняться ему. Это случалось в Фьонаваре с самого начала и часто. Шарра вначале не была значительным действующим лицом. Она была задумана как средство против романтичного образа принца-бездельника. Я хотел показать, как Диармайд совершает непростительный поступок в том ночном саду, который запятнал розоватый образ моего принца Хэла (у него также есть свой Фальстаф).
Здесь я усвоил свой главный урок, собственно говоря, даже два. Первый – что когда ты играешь с архетипами, надо остерегаться их силы: очень немногие читатели порицали Диара за ту сцену в саду так сурово, как я ожидал. Обаятельные принцы пользуются большей свободой действий, чем можно себе вообразить. Стивен Сондхайм и Джеймс Лапин в своем мюзикле «В лес» вкладывают в уста своего слабого принца негодующую фразу: «Меня учили быть очаровательным, а не искренним!» Умный поймет.
Но после того как была написана сцена в саду – с точки зрения Шарры, – эта женщина никак не могла позволить автору помешать ей вернуться и сделать то, что она явно собиралась сделать, отомстить. Она очень быстро заявила свои права на видное положение в романе, и повествование изменилось, освобождая для нее место.
О! Здесь я должен признаться. В эти два десятилетия читатели больше всего сетовали на невозможность точно узнать, что произошло с Шаррой в конце. Ну, я не считаю необходимым подробно рассказывать, что происходит с героями после окончания романа – конец каждой из написанных мною книг это подтверждает. Будущее допускает поправки, конец романа не требует подобрать и связать нити всех жизней, проходящие через него; мы не всегда знаем, что случится дальше, и в жизни, и в художественном произведении. Но что касается Шарры, то в моем ноутбуке была памятка: написать разговор между ней и Ким ближе к концу. И я подумал: в этом нет никакой необходимости. Все поймут, что она вернется в Катал и приступит к выполнению своих обязанностей, как требует от нее долг.
Я его не написал. Эта сцена казалась мне статичной, плоской, она нужна была только для того, чтобы связать нить, которую я не считал несвязанной. Автор до сих пор так думает, но так как о ней просят столько читателей, то, признаюсь, я немного жалею, что не написал вариант этой сцены.
Других сожалений не слишком много. Я думаю, если бы их было больше, мне было бы труднее остаться верным внутреннему голосу, который сказал мне, что «Гобелены» закончены. И что было бы ошибкой удовлетворить просьбы читателей и написать то, что я назвал «четвертым томом трилогии»: эта ошибка извратила бы и нарушила гармонию книги, которая задумана трилогией, одновременно с «решением» известной «проблемы второй книги трилогии». Я двинулся дальше, как должно знать большинство людей, читающих эти строки, в другие части леса, и так и не написал продолжения. В более поздних книгах есть какие-то отзвуки, мимолетные упоминания о Фьонаваре, но и только, как и было задумано.
Для меня гобелен соткан, и приносит удовольствие и награду в той мере, в какой я смог дать их читателям в этом романе. Сегодня для меня удовольствие и награда, заключаются в том, что так много людей считают его чем-то важным в своей жизни.
Двадцать лет спустя, это моя благодарность вам.