Гоблин – император
Шрифт:
— Действительно, — согласился Лантевел, — но наш старший брат в сорок лет стал служителем Чтео.
— О, — сказал Майя.
В качестве подтверждение Лантевел отвесил обществу небольшой иронический поклон.
— Ученого можно засунуть в Парламент, а священника нельзя. Тем не менее, мы обнаружили, что можем продолжать наши исследования, конечно, в меньших масштабах, но от этого ценность нашего занятия только возрастает.
— Да бог с ней, с вашей наукой, Лантевел. — Перебил его Пашавар. — Вы говорите, не умолкая, весь вечер,
— Выпейте вина, лорд Пашавар, — предложил Лантевел. — Сразу подобреете.
Пашавар оглушительно расхохотался; Майя уже догадывался, что эти двое старинные друзья, и оказывают ему великую честь, если не милость, позволяя ему наблюдать их дружескую перепалку.
— Хоть вам могло показаться, — сказал Лантевел, привлекая к себе внимание всех присутствующих, — что мы изучаем текстиль и историю Чедо, это не так. Целью наших исследований является филология. Это покрывало оставил нам близкий друг в качестве улишенатана, и мы им очень дорожим.
— Простите нас еще раз, — сказал Майя. Он потерял бдительность, стараясь не вспоминать вышитые подушки своей матери, — но что такое филология?
Тишина была острой, как осколок льда. Подозревая, что поднятые брови Лантевела не выражают ничего, кроме насмешки, Майя поспешил добавить:
— Нам действительно интересно. Видите ли, наше образование было несколько беспорядочным.
— Разве у вас не было репетиторов? — Недоверчиво спросил Пашавар.
— Нет, только Сетерис, — ответил Майя, слишком поздно спохватившись, что оскорбляет кузена, называя его просто по имени.
Пашавар опять фыркнул:
— Сетерис Нелар должен быть признан худшим в империи учителем.
— Нет, он был очень хорошим учителем, когда вспоминал о занятиях.
Майя в ужасе закусил губу и только теперь сообразил, что тепло, блуждающее по его телу, означает, что он уже достаточно пьян. Вино Лантевела оказалось крепче, чем он ожидал.
— Да? И как часто он снисходил до своих обязанностей? — В глазах Пашавара блеснул острый проницательный огонек. — Мы прекрасно помним Сетериса Нелара и его чувство собственного величия, которое он носил, как корону.
— Мы также помним, — подхватила Дач'осмин Лантевин, заработав хмурый взгляд от Осмеррем Пашаван, — о его непримиримой вражде с лордом Чаваром.
— Конечно, Осмер Нелар хотел стать лордом-канцлером, — сказал Пашавар. — Он отлично понимал, что в юриспруденции никогда не сможет продвинуться ни так быстро, как он мечтал, ни так высоко.
— Он был слишком высокомерен, — кивнул Лантевел.
— Да уж, — согласился Пашавар, — но мы так и не узнали, был ли он менее компетентен, чем Чавар.
Лантевел отмахнулся от этой очевидной провокации.
— Конечно, пост лорда-канцлера во многом политический, но тем не менее, он требует некоторого знания документооборота, которым Осмер Нелар не обладал.
— Он бы научился, — сказал Пашавар. — Лорды-канцлеры не бабочки-однодневки, все-таки. Новая возможность могла появиться только лет через сорок. Осмер Нелар был честолюбив и амбициозен, а его жена еще больше. Во всяком случае, так считал Варенечибел. Вот почему он не позволил ей сопровождать мужа в Эдономею. Он не хотел, чтобы они там плели интриги с удвоенной энергией, достаточно было ее бурной деятельности при дворе.
Он многозначительно посмотрел на Майю, но у Майи уже был готов новый вопрос.
— Так что же он сделал? Кузен никогда не говорил об этом, и никто в Эдономее не имел ни малейшего представления.
Он слышал, как Кево с Пелхарой не раз строили догадки, но дикость их предположений, а так же явная нелюбовь к Сетерису не позволяли принять их вымыслы за правду.
— Ах, — Пашавар посмотрел на Лантевела, — вы ведь знаете эту историю от Чавара, а он от самого Варенечибела.
— Да, — сказал Лантевел. — Осмер Нелар предпринял настойчивую попытку настроить Варенечибела против Чавара, причем по совершенно вздорному поводу. Причем Осмер Нелар ляпнул что-то такое, что Варенечибел истолковал как попытку оказать давление на Императора.
— Это измена, — произнес Майя пересохшими губами.
Сетерис очень тщательно ознакомил Майю со всеми видами государственной измены — чрезвычайно подробно и необычайно дотошно.
— Да, — сказал Пашавар. — И вашим следующим вопросом, Ваше Высочество, вероятно, будет: почему голова Осмера Нелара по-прежнему украшает верхнюю часть его туловища?
— Вы все еще горите возмущением? — Спросил Лантевел, и Пашавар внезапно грохнул кулаком по столу, заставив задребезжать тарелки и подпрыгнуть Майю и Меррем Ортему.
— Император не может быть выше закона, — провозгласил Пашавар, прижав уши к голове. — Император сам является воплощением закона. Игнорируя судебную процедуру, он тем самым создал ужасный прецедент.
— Мы не понимаем, — скромно, как мог, сказал Майя.
— Осмер Нелар формально никогда не был обвинен ни в государственной измене, ни в чем-либо еще, — вступил в беседу капитан Ортема. — Он был по приказу Императора на три или четыре месяца заключен в Эсторамир, а затем сослан в Эдономею, как хорошо известно Вашему Высочеству. То же самое случилось с Арбелан Жасан, виконтом Улжавелом и многими другими.
— Мой дорогой Ортема, — сказал Лантевел, — неужели вы критикуете действия Императора?
— Нет, — ответил Ортема почти безмятежно, — просто констатирую факт, и без того известный Эдрехазивару.
— Да, — поддержал Майя. — Неужели виконт Улжавел умер в изгнании? Его имя нам не знакомо.
— Он отчаялся, — сказал Лантевел, — и убил себя.
— Сэппуку? — Спросил Майя.
Его насторожила горечь, прозвучавшая в словах Лантевела.
— Нет, для этого потребовался бы приказ Варенечибела или, по крайней мере, его разрешение, а Улжавел не верил, что ему будет позволена даже такая малость.