Гоблин – император
Шрифт:
— Но чем же определяются границы этих обязанностей? — В голосе Дач'осмин Лантевин звучала вежливая настойчивость. — Не все женщины обладают талантом в воспитании детей. Зачем принуждать их к тому, на что они не способны?
— Мы и понятия не имели, что вы настолько дальновидны, — кисло заметила Осмеррем Пашаван.
Ее «дальновидны» прозвучало почти как оскорбление.
— У нас было достаточно времени, чтобы рассмотреть этот вопрос, — сказала Дач'осмин Лантевин.
Было ясно, что она не собирается капитулировать, и все почувствовали облегчение,
На десерт был подан анвернельский торт со специями, и среди довольного сопения Майя наконец решился затронуть тему моста. Как он и ожидал, Пашавар немедленно ощетинился, но при этом совершенно неожиданно высказался о мосте как о «воздушном замке Варенечибела».
— Он не принесет ничего, кроме огромных расходов.
— Мы не знали, что наш отец был заинтересован в строительстве моста.
— Ах, да, — сказал Лантевел, — он считал, если не будет найден способ соединить восток и запад, Этуверац неминуемо распадется. Наверное, он не мог не замечать, что Истандаарта всегда будет нашим слабым местом, если не будет найден способ преодолеть ее.
— Это правда, — согласился Пашавар, — но это не оправдывает всех сумасшедших, одолевающих правительство своими безумными изобретениями.
— Мы разговаривали с джентльменом из Гильдии часовщиков, — сказал Майя. — Он не показался нам безумным.
— Неужели? — Удивился Пашавар, и Майя напрягся. Но Пашавар не выглядел недовольным. — Мы считали вас слишком правильным и послушным для хорошего правителя, но возможно, были неправы.
— Но вы же Свидетель Справедливости! — Запротестовал Майя, и все рассмеялись.
— Мы сказали «Правило», а не «Закон», — едко возразил Пашавар. — существенная разница, Ваше Высочество. — Император, который нарушает законы, опасен, как бешеная собака, но Император, не нарушающий правила, почти так же плох, потому что он никогда не сможет определить, когда пришло время изменить закон.
— Мы понимаем, — сказал Майя, хотя был не совсем в этом уверен.
— Мы не оправдываем привычку и лень.
— Ведь это чревато разрушительными последствиями, — чопорно поддакнул Майя, что снова заставило всех присутствующих рассмеяться.
— Итак, — продолжал Пашавар, — вы разговаривали с часовщиком. Мы полагаем, вы желаете, чтобы теперь его выслушал Коражас.
— Именно, — сказал Майя.
— И вы предпочли бы, чтобы мы не препятствовали этой затее.
— Да.
— Выпейте бренди, Пашавар, — предложил Лантевел. — Так вам будет легче проглотить свои возражения.
— Если ваш бренди не очень хорош, Лантевел, мы будем возражать из принципа. — Пашавар повернулся к Майе. — Это не изменит нашего мнения.
— Конечно, нет.
— И не изменит нашего решения при голосовании.
— Мы этого не ждем. Мы лишь желаем предоставить часовщикам право быть выслушанными.
— Хммм, — сказал Пашавар, обращаясь, в основном, к своему бокалу, но Майя счел это капитуляцией.
Действительно, когда на следующем заседании он вновь собрал все свое мужество и повторно вынес предложение о мосте, Пашавар не блокировал его, и Коражас согласился, что часовщики «должны быть услышаны». Согласие не было единодушным, но Майя того и не ожидал. Важным был тот факт, что без поддержки Пашавара Бромар не смог организовать veklevezhek, о котором говорил Меррем Халежан.
Это было единственной победой дня, в остальном исполненном разочарований. Во-первых, Чавар был вынужден признать, что расследование гибели «Мудрости Чохаро» топчется на месте.
— Нам нужно больше времени, Ваше Высочество, — сказал Чавар, и Майя счел, что дело намного серьезнее, чем можно было ожидать.
Затем Майя дал аудиенцию лорду Бромару, в результате которой сам Майя пришел к убеждению, что Бромар идиот, а тот, вероятно, укрепился во мнении, что Император безумен. Мир с Назморхатвер был признан иллюзией, и даже если Анмуртелеан и стоял на месте варварского улимера, этот факт не мог быть признан существенным. Бромар вообще не понимал, почему Император считает этот вопрос достойным его внимания. Даже идея переговоров с варварами будет высмеяна в Коражасе.
В тот вечер Майя вернулся в Алсетмерет усталым и расстроенным, но напомнил себе, что должен быть рад по крайней мере тому, что часовщики будут, наконец, выслушаны. Мер Халеж обрадуется и Меррем Халежан тоже. Он не знал, будет ли довольна Мин Вечин, но отмахнулся от этого вопроса. Лучше вообще не думать о ней.
Зимним вечером спустя две недели Майя в последний раз перед зимними праздниками ужинал в обществе Арбелан Жасани. Послы и высокопоставленные лица покинули Унтеленейс и должны были вернуться только через неделю после Солнцеворота.
— Время праздников постоянно удлиняется, — сказал он. — Как история о ткачихе и ее кошке.
— Которая обмотала пряжей весь дом? — Заметила Арбелан, улыбаясь.
— Точно.
— Эту историю рассказывала вам мать?
— Да, — ответил Майя. — У нее была книга с чудесными иллюстрациями. Она привезла ее из Баризана. Думаю, ее сожгли вместе с остальными ее вещами.
— Вам ее не хватает, — сказала Арбелан.
— Конечно. Мы ее очень любили.
Некоторое время Арбелан молча созерцала вино в своем бокале.
— У нас был выкидыш, — сказала она.
Майе удалось не посмотреть на нее, он целиком сосредоточился на своей тарелке, а она продолжала:
— Мы были почти уверены, что сможем дать Варенечибелу ребенка. Он так и не узнал об этом.
Майя попытался откашляться.
— Как долго?..
— Четыре месяца, возможно. Достаточно, чтобы начать надеяться. Достаточно, чтобы начать мечтать — не об одобрении Варенечибела, мы достаточно хорошо узнали его за десять лет брака — но о самом ребенке. О сказках, которые мы бы рассказывали ему, о песнях. Или ей. — Она замолчала, а потом с внезапно яростью произнесла. — Мы мечтали о дочери.