Гоблин – император
Шрифт:
— Вы хотите поговорить с нами, Архипрелат?
Архипрелат смотрел на него, по-птичьи склонив голову к плечу.
— Вы хорошо себя чувствуете, Ваше Высочество?
— Почему бы нет? — Изумленно спросил Майя.
— Простите нас, — сказал Архипрелат. — Мы не хотели быть бестактным. Но мы понимаем, что вы сейчас испытываете большое напряжение.
Майя полагал, что испытывает, но признаваться в этом не следовало.
— Мы благодарим вас за заботу.
Архипрелат внезапно улыбнулся ослепительной, как солнце на снегу, улыбкой.
— Изящно-уклончивый ответ, Ваше Высочество. Вы быстро
Майя заметил, как секретарь лорда Беренара поклонился Цевету и поспешил из комнаты.
— Простите нас, — сказал он, надеясь скрыть смущение. — Мы боимся, что нас ждут дела.
— Конечно, Ваше Высочество, — ответил Архипрелат, и, хотя Майя опасался, что эти яркие глаза видят насквозь все его отговорки, тоже поклонился и вышел.
Майя повернулся к Цевету и спросил:
— Что дальше?
— Обед, — твердо сказал Цевет. — А во второй половине дня встреча со Свидетелем Императора, который готовится к суду над лордом Чаваром и принцессой Шевеан.
— Конечно, — согласился Майя, стараясь игнорировать холод, расползающийся у него в груди.
Но за обедом у него совсем не было аппетита.
Для этой аудиенции Майя снова выбрал Черепаховую гостиную, но до последней минуты сомневался в своем выборе. Хотя Цевет и заверил Майю, что решение всегда остается за ним, он опасался, что невольно выдает свою слабость, отказавшись от встречи в Мишентелеане. И все же Черепаховая гостиная была единственной в Унтеленейсе приемной комнатой, где Майя чувствовал себя почти дома.
Свидетель Императора оказался маленьким аккуратным человечком, очень точным во всех своих движениях. Звали его Танет Совар. В его лице и голосе Майя не заметил ничего примечательного; одежда была строгой и опрятной, а гладкие и блестящие волосы, скрепленные всего двумя шпильками, скорее всего являлись париком, поскольку слишком резко контрастировали с редкими клочковатыми бровями. Он был судебным Свидетелем с более чем двадцатилетним опытом работы, и не могло быть никаких сомнений в том, что он очень хорошо знает свое дело. Вопросы он задавал почтительно, но без малейшего смущения, и если ответ казался ему недостаточным, спрашивал снова. Он не выказывал ни нетерпения, ни разочарования, только вежливое внимание. Ничто не могло привести его в замешательство, существовало только то, что следует принять к сведению. Он просто слушал, глядя Майе в лицо холодными глазами, но его вопросы свидетельствовали, что он не забывает ничего из услышанного.
Он был первым человеком, которому Майя рассказал о событиях путча, причем, как мог, стараясь быть точным и даже пересказывая слова разных участников. Это было еще не так трудно, но потом Свидетель начал расспрашивать о предыдущих встречах с лордом Чаваром и принцессой Шевеан и о том, какими причинами, по мнению Майи, они могли руководствоваться. И что еще хуже, он стал спрашивать, что чувствовал сам Майя.
— Мы считаем, что наши чувства не имеют к делу никакого отношения, — сказал Майя, скорее раздраженно, чем испуганно.
— Мы не можем свидетельствовать, если не узнаем правду, — возразил Совар. — А переживания являются частью истины.
— Но сейчас они совсем не нужны.
— Ваше Высочество, мы не будем хуже думать о вас из-за ваших чувств, если это вас беспокоит.
— Конечно, мы уверены, что не будете.
Поражение. Конечно, его не должно было беспокоить мнение Мера Совара, так же как и мнение собственных нохэчареев.
— Мы боялись, — сказал он наконец, не заботясь выбирать слова. — Мы достаточно хорошо знаем историю, чтобы предсказать судьбу низложенного Императора.
Мер Совар нахмурился.
— Из того, что вы нам сказали, мы поняли, что вам не собирались причинять вред.
— Не то… нет. Но живой мы всегда будем неудобным и опасным, не так ли? И мы уже поняли, что принцесса Шевеан не стыдилась своего поступка. Возможно, даже получала удовольствие. Кажется, она очень сильно ненавидит нас.
Майя был благодарен, что Мер Совар не попытался убедить его, что он ошибется; он просто кивнул и сказал:
— Вы опасались за свою жизнь, это естественно.
— Да. И кроме того, мы опасались за нашего племянника Идру и за Этуверац. Теперь уже не секрет, что мы с лордом Чаваром имели принципиальное расхождение во взглядах на потребности нашей Империи, а принцесса Шевеан не интересовалась этими потребностями вообще.
— Считаете ли вы, что она заботилась только о сыне? Или сама стремилась к власти?
Это был хороший вопрос, лучше, чем большинство тех, что Майя задавал себе по ночам. Он остановился, чтобы подумать, и Мер Совар не торопил его. Наконец Майя сказал:
— Мы не знаем. Мы ничего не знаем об их с Чаваром планах управления страной. Мы считаем, что она действовала, как считала правильным, в интересах сына, а также для того, чтобы почтить память мужа. Мы всегда чувствовали, что она больше всего ненавидит нас за то, что мы живы, а ее муж нет. Мы не думаем, что ее мотивы были… были… политическими.
— Эта грань очень тонка, Ваше Высочество, — заметил Совар.
— Мы знаем. Но мы не понимаем принцессу Шевеан по-настоящему, это всего лишь догадка. Но, — медленно продолжал Майя, внезапно ему все стало ясно, — она действовала либо из стремления к власти, которое не оставляло места для учета благополучия ее сына и дочерей, либо из слепого идеализма, который сделал ее игрушкой в руках тех, кто называл себя ее союзниками. Вот почему мы не видели никаких шансов на благоприятный исход.
— И поэтому вы потребовали принца Идру. Вы ожидали, что он поддержит вас?
Майя посмотрел на Мера Совара.
— Неожиданный вопрос. Мы не можем…
— Не нужно спешить, Ваше Высочество, — пробормотал Мер Совар.
Майя сложил руки перед грудью, ладонь к ладони, соединив кончики пальцев. Это был прием баризанской медитации, слишком интимный жест, чтобы совершать его в присутствии чужого человека, но он помог Майе успокоиться настолько, чтобы он смог признаться:
— Мы подумали, что не нашему лорду-канцлеру и не нашей невестке решать, годимся ли мы быть Императором. Жизнь или смерть Идры зависела от нашего решения, и мы чувствовали, что должны говорить с ним. Мы ожидали… — Так чего же он ожидал? Теперь он даже не был уверен; тот холодный подвал казался далеким и нереальным, как сон. Он позволил рукам упасть на колени, вслед за ними опустились плечи. — Мы ожидали, что умрем.