Год 1914-й. Пора отмщения
Шрифт:
– Но я французский гражданин! И я требую позвать сюда консула! – попытался возмутиться месье Боссе; голос его звучал сипло и неестественно, он весь вспотел и тяжело дышал. При виде раскрывшейся в пространстве дыры, несущей дыхание адского жара вместе запахами мирры и ладана, он в ужасе отшатнулся и каким-то трагикомичным жестом всплеснул руками. – Мой арест есть беззаконие и беспорядок!
– Ваше гражданство нам безразлично, – пожала плечами Бригитта Бергман. К тому же мы знаем, что вы, месье – майор Второго Бюро Рене Бертран, а никакой не коммивояжер Раймон Боссе, и это вызывает в нас дополнительный интерес. А сейчас хватит болтать! Вы все, руки за голову и марш в портал! Все хорошее для вас закончилось.
3 октября (20 сентября) 1914 года, 12:05. Царское село, Александровский дворец, рабочий кабинет
На следующий день после покушения на свою августейшую особу Николай Второй вызвал к себе французского посла Мориса Палеолога и британского посла сэра Джорджа Уильяма Бьюкенена. К этому моменту в столице Российской империи творилось нечто невообразимое. Аресты шли валом, причем несчастных свозили не в Кресты или Петропавловскую крепость, а отправляли в неведомое Тридесятое царство, откуда обычному человеку выбраться своими силами невозможно.
Русский самодержец, уязвленный в своих лучших чувствах, запустил в санкт-петербургский элитный курятник людей из артанского сыскного приказа, и те устроили настоящий погром среди министров, тыловых генералов, депутатов Думы и прочих персонажей, тем или иным образом участвовавших в масонских организациях, курируемых ложей «Великий Восток Франции». А других и не было. Вступая в масонские организации ради скорейшей карьеры, подданные русского царя приносили клятву под страхом смерти беспрекословно повиноваться всем приказам вышестоящих масонов, следовательно, делали себя заложниками самых безумных желаний политических пигмеев с берегов Сены. К началу Первой Мировой Войны это поветрие сделалось буквально абсолютным, и теперь требовалось не только срезать созревшие грибочки, но и выкорчевать всю грибницу, чтобы государство императрицы Ольги не тревожили рецидивы этой тяжелой болезни. Помимо французской, прореживалась и не столь многочисленная британская агентура, в основном связанная с Морским министерством. Если французов в России интересовала армия, то британцев флот.
Оба посла главных стран Антанты смотрели на происходящее с ужасом и недоумением. Прямо у них на глазах рушились труды многих предшественников, стремившихся превратить Россию в послушное полуколониальное государство, источник дешевого сырья, хлеба и пушечного мяса. Теперь, после неудачи переворота, с провалом этой политики надо было смириться хотя бы на какое-то время и принять тот неоспоримый факт, что, по крайней мере, на этой войне, Россия будет преследовать только свои интересы. Господам послам еще предстояло осознать глубину той пропасти, в которую предстояло упасть их странам.
Русский царь принял послов холодно, и хуже всего было то, что он находился в своем кабинете не один. Человек, составлявший ему компанию, не мог быть никем иным, как Артанским князем Сергием из рода Сергиев, пришельцем из иных времен, с легкостью поставившим на рога весь европейский политИк.
– Господа послы, – сказал император всероссийский, – считаю необходимым поставить вас в известность о том, что Российская империя в одностороннем порядке разрывает англо-русский и франко-русский союзы. После того, что вчера было учинено с вашей прямой подачи, Мы вам больше ничего не должны. Теперь наши союзники – это Великое Княжество Артания, Сербия и Болгария, и более никого. В том, что это случилось, вы должны винить только себя. С кайзером Вильгельмом Мы, напротив, намереваемся искать мира и нормализации отношений. Продолжение войны не принесет добра ни монархам, ни народам наших стран.
– Ставлю вас в известность, – сказал Артанский князь, – что поведение ваших государств в канун этой войны, а также в деле с попыткой государственного переворота в Российской империи, было измерено, взвешено и признано негодным. В качестве Бича Божьего в самом ближайшем будущем я предложу кайзеру Вильгельму стать моим вассалом, и если он согласится, то мы вместе обдерем мясо с ваших боков до самых костей. Никому не нравятся беспринципные мерзавцы, наносящие удар в спину союзнику, и Всемогущий Господь в этом правиле не исключение.
– Но вы же сами отказались немедленно наступать на Берлин и тем самым выполнять свой союзнический долг! – вскричал Морис Палеолог. – В таких условиях мое правительство было просто вынуждено предпринять экстраординарные меры для того, чтобы изменить ваше вызывающее поведение.
– Да, отказались, – ответил император Николай, – ибо сие не соответствовало нашим интересам. Российская империя вступила в эту войну только для того, чтобы спасти от уничтожения братскую ей Сербию, поэтому
– Вы оба еще об этом пожалеете! – не удержавшись, прошипел направившийся к выходу Джордж Бьюкенен.
– Дурацкое это занятие – грозить Бичу Божьему, – вздохнул Николай.
– Лондон в руинах, флот на дне, королевская семья в плену, депутаты и министры либо мертвы, либо прячутся по разным укромным норам, чтобы не попасть под карающий удар – вот таким теперь будет будущее вашей Британии, – добавил Артанский князь, демонстрируя призрачные нимб, крылья и великокняжеское корзно. – А простых Джонов и Мэри, так уж и быть, я расселю по всей Руси Великой по одной семье на деревню, чтобы и смертоубийства лишнего не допустить, и окончательно стереть вашу безумную нацию с лица земли. Моих полномочий младшего архангела для этого вполне достаточно.
Услышав эти слова, Морис Палеолог втянул голову в плечи и поспешил поскорее выйти из царского кабинета, пока и про Францию не сказали чего-то подобного. Но этот вопрос заинтересовал уже русского императора. Когда послы вышли, он спросил:
– Сергей Сергеевич, а что вы намерены делать с Францией? Ведь понятно же, что при любом исходе войны эта республиканская страна так и останется возмутителем общего европейского спокойствия.
– Понимаете, Николай Александрович, – ответил Серегин, – в переводе с латыни слово «республика» означает «общее дело», но это проще произнести, чем претворить в жизнь. Но если такое удастся, то мощь получается неимоверная. Именно на этом запале французские революционные армии лупили и в хвост, и в гриву своих соседей по Европе. Потом, когда запал начал иссякать, республика легла под одного вождя и оделась в оболочку Империи. Помните, как это было? Чтобы разогнать Совет Пятисот, Бонапартию не потребовалось ни пушечных, ни ружейных залпов – было достаточно одного барабанного боя. Остатки той былой революционной роскоши дожили во французской армии до Бородинской битвы и почти в полном составе влились в ряды моих Верных, а что касается прочей Франции, то общим делом для всего французского народа тамошнее государство более не было никогда. Тамошние деятели отстроили себе самую омерзительную из всех возможных политических систем, именуемую олигархией, то есть властью денежных мешков, и выборность депутатов Национального Собрания и прочих должностных лиц в сущности этого режима ничего не меняет. Для народа подобный выбор между различными сортами дерьма оборачивается форменным издевательством…
– Так вы настаиваете на важности роли народа в государстве? – спросил Николай
– Да, я на этом настаиваю, – ответил Артанский князь. – Монарх должен быть един со своим народом, ведь он – та твердь, на которую опирается государство. Назвав себя хозяином земли русской, вы низвели императора всероссийского с уровня царя-батюшки до банального тирана-диктатора, удерживающего власть только при помощи вооруженной силы, что и предопределило все дальнейшие российские неустройства. Впрочем, и во Франции никакого единства между власть имущими и народом не существует. А у меня с этой страной особые отношения – конечно, не такие, как с Россией, которая для меня превыше всего, и не такие, как с Германией, потому что среди моих Верных достаточно много людей тевтонского, то есть немецкого происхождения, но все равно особые. Заключая с Бонапартием мирное соглашение, я обещал императору французов, что буду с заботой и вниманием относиться к его народу. Заметьте, не к французскому государству, потому что оно может быть весьма разным, и тем более не к заносчивым и глупым политиканам, а именно к народу этой страны. Впрочем, я пока еще ничего конкретного не решил…