Год 1942 — «учебный»
Шрифт:
На нашем участке немцы пристреляли каждый метр, хотя вроде бы вели себя довольно-таки смирно. Вся рота попала под сильный заградительный вражеский огонь. Пришлось залечь. Замешательство длилось считанные минуты. Рота снова рванулась вперед и снова безуспешно…
Враг отступил. Впереди — рукой подать — Каясан-Русский. Бойцы рванулись туда. Но окраина ощетинилась минометным огнем. [171] А артиллерия в нашем тылу почему-то молчала. И 5-я рота залегла. Тут бы связь, чтобы попросить открыть огонь из наших пушек. Но телефонную линию не провели. Мы даже не знали, где штаб полка, где штаб дивизии, где артиллеристы…
…Враг усилил обстрел. Прямо-таки вбивал нас в крымскую землю. Более того, на флангах
Справа залегла под минометным огнем 3-я рота. От нее помощи не дождаться, ей самой помогать надо. А сосед слева где-то отстал или отклонился в сторону…
…Мы, до смерти уставшие и понесшие большие потери, не могли продолжать атаку».
Что мы здесь имеем?
Стрелковый полк на ровной, как стол, степи атакует в лоб укрепленный пункт противника без поддержки артиллерии, танков и авиации. Посыльные совершают 14-километровые кроссы, держат, так сказать, связь с вышестоящим начальством. Что здесь можно комментировать?
Именно эта неудача стала поводом для снятия генерала Толбухина. 10 марта он был освобожден от должности и отозван в Москву.
В период с 13 по 19 марта наступление возобновилось, но и на этот раз дало весьма незначительные результаты, хотя полкам 46-й немецкой дивизии пришлось за 3 дня отбить от 10 до 22 атак. 24-26 марта наши войска пробовали частью сил овладеть опорными пунктами в районе Кой-Асан, с тем же успехом. Последнюю попытку Козлова, предпринятую 9-11 апреля, Манштейн парировал уже без особого труда: противник выдохся, а в 11-ю армию стали поступать подкрепления и, наконец, в ее составе появилась 22-я танковая дивизия — 180 танков. [172]
Таким образом, Крымский фронт с момента своего создания топтался на месте, несмотря на значительное превосходство в силах не достиг ни одной из поставленных целей и потерял еще 181680 человек. Последовал «разбор полетов»:
«Основной причиной неудачных наступательных действий фронта явилось то, что командующий фронтом и его штаб, а также командующие группами войск и командиры соединений не прониклись сущностью указаний Верховного Главнокомандования о методах организации и ведения наступательного боя, не организовали должным образом наступления и не научили подчиненные им войска правильным методам ведения наступательного боя».
Короче говоря, собрать много людей и техники оказалось явно недостаточно, чтобы победить противника, даже заведомо уступающего количественно: надо еще и уметь воевать. Впрочем, большинству советских военачальников наука давалась с трудом, на обучение солдат в Красной Армии всегда не хватало времени — то политзанятия, то хозработы, а там, глядишь, уборка урожая или освоение целины. Поэтому основной «метод ведения наступательного боя» до конца войны оставался прежним — собрать очень много людей и техники. До Победы оставался актуальным лозунг «оружие добудете в бою» и принцип «самообучаемости» выживших в своей первой атаке.
На проведенном 17 апреля Военным советом фронта заседании начальники установили (впрямь та вдова, что сама себя высекла), что разведка перед наступлением была организована плохо и система обороны противника изучена не была. Ни пехота, ни артиллерия не знали истинного начертания переднего края (!). Поэтому в период артподготовки система вражеского огня не была подавлена. Взаимодействия пехоты и танков с артиллерией не было никакого, в большинстве стрелковых подразделений первого эшелона отсутствовали передовые артиллерийские наблюдатели. Пехота не умела наступать за огневым валом и фактически за ним не пошла. [173]
Пехота была не приучена начинать сближение с противником под прикрытием артогня, пока пушки гвоздят немецкие позиции, и в атаку переходила с исходного положения (с дистанции 800 м) только после прекращения артподготовки. Взаимодействие артиллерии с пехотой фактически прекращалось с момента броска последней в атаку. А какое может быть взаимодействие, если, к примеру, штаб Северной группы войск планировал перемещение артиллерии только по времени, независимо от фактического продвижения боевых порядков пехоты — вот так: сидит в штабе «полководец» генерал Львов, а перед ним — график битвы и командирские часы.
Но даже прорвав вражеские позиции, части не знали, что им делать дальше, а их командиры быстро теряли управление. Опорные пункты немцев, созданные на высотах в глубине обороны, пехота пыталась брать лобовыми атаками, без применения маневра. При продвижении вперед советские подразделения не закреплялись на достигнутых рубежах и в результате успешно вышибались обратно контратаками неприятеля.
Где— то сами по себе ездили танки, летали самолеты, последние использовались беспланово и рассредоточено. Крымский фронт имел 580 самолетов (не считая авиации Черноморского флота) против 110 немецких (из них 40 истребителей). Однако в интересах наземных войск производилось менее 25% самолето-вылетов. В соответствии с довоенной теорией над полем боя действовала только армейская авиация, а фронтовая использовалась для нанесения ударов в глубоком тылу противника. При этом бомбардировочные полки зачастую вылетали на задания без истребительного сопровождения и прикрытия. Не потому, что истребителей не хватало, а просто об этом «никто из вышестоящих начальников не подумал». [174]
Управление боем было организовано плохо. При постановке задач, а также при организации взаимодействия главное внимание уделялось письменным распоряжениям или многочисленным схемам, без непосредственной работы командиров на местности. Боевые приказы на наступление отдавались с большим запозданием, получавшие их войска фактически не имели времени на подготовку. Боем большинство начальников предпочитало руководить, не вылезая из блиндажей.
Помилуй Бог, все это сборище «военных» умело хоть что-нибудь, кроме как палить в белый свет, трескать паек и ходить строем? Вот потом и приходится «проявлять героизм», ложиться под гусеницы и «царапать пальцами» броню. Нелишне заметить, что 44-я и 47-я армии — это не какие-то там резервисты или «народные ополченцы», а кадровые полнокровные дивизии.
Генерал Козлов оказался слишком «интеллигентным» для занимаемой им должности. Возможно, что как бывший преподаватель оперативного искусства он неплохо воевал на картах, но реальная война сильно отличалась от кабинетной. Для руководства РККА нужны были «жуковские» качества: волевизм, беспощадность, презрение к чужим жизням, умение ломать чужую волю — только так можно управлять малоэффективной феодально-крепостнической системой.
С прибытием агрессивного и облеченного доверием вождя Мехлиса, Козлов фактически отдал ему бразды правления, оказавшись в роли «военспеца» под присмотром маниакально-бдительного комиссара. На фронте возникли сразу 2 автономных штаба: свой личный штаб Мехлис натравливал на штаб командующего, всюду выискивая «вражеские происки» и «измену». Сложилась нездоровая обстановка кляуз, доносов и болтологии. Беспрерывной чередой следовали совещания, заседания, отчетно-выборные собрания, партактивы и т. п. По выражению Валентина Пикуля: «Муза бюрократии парила над армией». Создавшееся двоевластие дергало и дезориентировало войска. [175]