Год активного солнца
Шрифт:
— Мои? — горько усмехнулась Эка. — Я для них давно…
Я резко рванул машину с места, не желая услышать конец фразы. Впрочем, Эка и не собиралась ее договаривать.
«Интересно, узнала ли милиция?» — думаю я, шаря рукой в коробке с сигаретами. Но она пуста.
— Эка, сигареты должны быть в ящике письменного стола.
— Сейчас.
Эка направляется к письменному столу и достает из ящика сигареты.
Я закурил и зашелся в кашле. Я чувствую, как желтый яд проникает в мои легкие.
«Если хоть
— Эка!
— Что? Чего тебе, Нодар? — в испуге выскочила из кухни Эка.
Я понял, что позвал слишком громко.
— Как ты думаешь… — я говорю уже потише, но кашель не отпускает меня… — не сообщил ли академик в милицию?
— В милицию? Ты с ума сошел! Как бы он сказал об этом?!
Я надрываюсь от кашля.
— Я принесу тебе лекарство.
— Прихвати таблетку от головной боли.
Эка принесла лекарство.
— Ну, допустим, он все-таки позвонил в милицию. И что же он, по-твоему, сказал? Кончаю, мол, жизнь самоубийством, приезжайте. Так, что ли?
— Ну хорошо, хорошо, извини, сморозил глупость. — Пауза, и снова кашель. — Но почему-то мне кажется, что он все-таки позвонил.
У Эки были мокрые волосы. Она поднялась ни свет ни заря и приняла душ, а теперь, видно, сушила волосы на кухне. И вообще она может купаться бесконечно, лишь бы была ванная.
— Сварить тебе кофе?
— А другого у меня ничего и нет.
— Магазины пока закрыты, еще нет восьми. Минут через двадцать я спущусь и куплю чего-нибудь.
— Мне ничего не хочется. Что-то сердце болит.
— Хочешь валидолу?
— Не хочу. Свари-ка лучше кофе.
— От него тебе станет только хуже. Может, чаю заварить?
— Нет, нет, лучше кофе.
Эка выходит на кухню. Я швыряю сигарету в пепельницу и зарываюсь лицом в подушку, стараясь не слышать назойливого жужжания кофемолки.
Рев реактивного двигателя оглушает меня.
Нервы на пределе — вылет отложен на час. Я вышагиваю по пышущему жаром залу тбилисского аэропорта и чувствую, как тяжелеет голова.
В поисках аптеки спускаюсь на первый этаж.
— Анальгин у вас есть?
Но лекарство не действует, а голова раскалывается от боли. Я переутомлен и взвинчен.
Я нетерпеливо смотрю на часы. Сейчас я уже должен быть в воздухе. Погода отличная, и самолеты беспрепятственно взлетают и садятся. Что же сталось с моим рейсом? Чертовски не везет, видно, кто-то сглазил. И вполне серьезно я пытаюсь вспомнить, кого повстречал первым, выйдя из дому.
А Эка сейчас ждет не дождется меня в аэропорту Домодедово. Она еще не знает, что мой рейс запаздывает, и с нетерпением смотрит на часы (в Тбилиси она часов не носит, но в Москве без них не обойдешься). Стрелки медленно, но уверенно ползут по кругу. А она не знает, что вылет отложен. Впрочем, может, она спросила в справочном бюро, вылетел ли мой самолет? Наверняка спросила. Представляю, какое у нее сделалось лицо! Час еще куда ни шло, а вдруг все будет тянуться бесконечно?
В зале ожидания множество знакомых лиц. Я старательно отвожу глаза, мне вовсе не до светских разговоров и любезностей. Да что там разговоры — даже на вежливую улыбку и то недостает сил.
Я нашариваю в кармане таблетку анальгина. Потом решительно направляюсь на веранду и, облокотившись на перила, разглядываю самолеты. Главное — сейчас не нарваться на знакомых.
Внезапно я ощущаю на плече чью-то тяжелую руку.
Я обреченно оглядываюсь. Передо мной верзила с атлетическими плечами и низким лбом. Он радушно улыбается и сует мне громадную ладонь.
«Он наверняка с кем-то меня спутал», — думаю я и медлю с рукопожатием. Робкая надежда, что атлет все-таки ошибся, не покидает меня.
— Здравствуйте, Нодар, дорогой вы мой. В Москву собрались?
«Почему именно в Москву, а не в Телави или, на худой конец, в Херсон?» — об этом я подумал уже потом, когда незнакомец отошел. В его глазах, видимо, я так высоко стою на какой-то лестнице, что ему даже в голову не пришло назвать какой-либо иной город. Ведь люди моего ранга могут летать только в Москву.
Об этом я подумал лишь после того, как он со мной нежно распрощался (сам он летел в Кутаиси). Первое же, что мне пришло в голову при виде атлетического верзилы, было: «Боже мой, ну и везет мне!» Я безуспешно пытался выудить из своей памяти хотя бы намек на воспоминание об этом человеке. Но мой размягченный от жары и раздраженный усталостью мозг откликался неохотно. Видимо, та клеточка моего мозга, где хранились физиономия и имя низколобого атлета, либо безнадежно дремала, либо вообще отмерла.
— Да, я лечу в Москву.
— Как поживают ваши родные? Вы еще не женились?
— Еще нет, — неловко мнусь я, и бешенство нарастает во мне.
— Нодар, душенька вы моя, вы меня не узнали, не так ли?
— Почему же! — неуверенно мямлю я и злюсь на себя за это.
— Тогда скажите, кто я?
Ничего себе, уж такого идиотского вопроса я не ожидал. Руки у меня подозрительно зачесались.
— Ну что, ведь я прав?
«И с чего бы ему скалиться, болвану эдакому? Наверное, в восторге от своей догадливости!»
— Серго я, Модебадзе!
— О-о, извини, пожалуйста, что не признал тебя сразу! — по-панибратски хлопаю я его по плечу и резво перехожу на «ты», стараясь подчеркнуть нашу близость.
— Э-э, я так и подумал, что ты не узнал меня! Ты, наверное, в командировку, да? — бодро осведомился он.
— Вот именно.
— Слушай, Нодар, братец ты мой, ты, кажется, все еще не узнаешь меня, а?
— Узнал, узнал. Как же не узнать!
— Ну, раз так, скажи, из какого я города?
«О, с каким наслаждением я бы врезал ему промеж глаз!»